Обертоны

Необычность его восприятия внушала мне и восхищение, и тревогу. Гульд, однако, верил в успех нашей

работы и весьма оптимистично говорил о возможной встрече со мной и моей скрипкой. Он убеждал меня, что наша совместная работа может быть очень интересной. Он сказал, что находит многое из записанного

мною убедительным. «Что именно?» — спрашивал я себя,

279

пытаясь критически вспомнить, какую именно из моих скромных записей он имел в виду.

Было уже совсем поздно, но разговор становился все непринужденнее, так что мы с неохотой думали о том, что пора уходить. Гульда, человека ночи, поздний час, казалось, не смущал, а, напротив, вдохновлял. Он

поставил еще одну запись с музыкой, казавшейся незнакомой — что свидетельствовало то ли о пробелах

моего образования, то ли о необычности исполнения. Мы должны были угадать автора. Ну, разумеется —

Гайдн: «Величайший!» Его последняя фортепианная соната, последняя запись Глена.

Когда мы покидали отель, часы показывали почти пять утра. Гульд, как истинно великодушный хозяин, настоял на том, что он сам отвезет нас к отелю. Перчатки, которые он, говорят, никогда не снимал, играя на

рояле, помогали ему не менее искусно вести машину... «Непременно вскорости позвоните мне», — сказал он

на прощание.

Через несколько месяцев меня настиг удар: Глен Гульд умер. Продолжение этой многообещающей встречи, совместные намерения, — все было перечеркнуто. Это был один из бесчисленных жестоких ударов, постоянно обрушивающихся на нас. Драгоценные встречи становятся вследствие этого еще более

незабываемыми. Глен Гульд преобразовал все, что для него было ценным, в звуки, слова и поступки. В тот

вечер в номере гостиницы я ощутил власть мгновения и понял: каждый из нас сам в ответе за интенсивность

своего жизненного пути.

ОТРАЖЕНИЯ

Ostinato*

То, что скрипке уже несколько столетий, известно всем. Сегодня перед нами встает вопрос: годится ли она

еще для нашего времени? Скрипка — инструмент, которым пользовались бесчисленные странники, цыгане, авантюристы, чтобы изливать свои встревоженные души; только со времен Паганини она приобрела

репутацию дьявольской соблазнительницы. Тем не менее, в классической музыке скрипка сохранила свою

индивидуальность. Там ее все еще ассоциируют с фраком и смокингом, хотя то, что она способна сообщить

слушателям, не имеет никакого отношения к внешним аксессуарам, «black tie», высоким каблукам и золотым запонкам. Дело не только в зрительной, но и в музыкальной стороне. Скрипачей охотно сравнивают с

оперными певцами. Кому не знаком профессионал, будь то учитель, критик или меломан, который в

инструменте или качествах исполнителя ищет

* Настойчивое повторение (итал.)

283

прежде всего belcanto? И в моем детстве, да и в годы учебы, часто говорили: «скрипка должна петь», так же

как певцу ставили в заслугу «красивый звук». То, что опера со всем ее великолепием и дорогостоящим

оборудованием, знаменитыми голосами и помпезностью предлагает своей публике, — это же могут

предложить и гроссмейстеры скрипки, вроде Ицхака Перльмана. Разница лишь в организации

представления, а не в воздействии. В первом случае воплотить на сцене звучащий и зримый шедевр должны

десятки или даже сотни людей, во втором все гораздо скромнее. Существенной разницы между дирижером-звездой и экстравагантным режиссером нет. Чтобы обеспечить успех «супер-скрипачу», необходимы лишь

рояль или оркестр для сопровождения, популярный репертуар и, по возможности, два-три эффектных

высказывания самой знаменитости, — с этим прекрасно справляются средства массовой информации. К

тому же (простите мой сарказм) сама национальная принадлежность нередко способствует успеху. Кому не

известны «немецкая скрипачка века», «корейский вундеркинд», «английская рок-звезда» — мнение публики

определяется рекламой. Чем является все перечисленное выше — еще стремлением к коммерческому успеху

или уже музыкой, звучащей из-за кулис? На эти размышления нас наводит не скрипка и не произведение

музыкального искусства, соответствующее эстетическому идеалу XVII и XVIII веков. Причиной тому наша

концертная практика, в которой инструменту отведена скорее незавидная роль. Мир так изменился.

Духовность в этом мире — пустой звук.

284

Скрипичную музыку слушают между делом — в лифте, в ресторане, по телефону, когда включен автоответчик, — повсюду, где важны не столько качества инструмента или исполнителя, сколько все поверхностное, гладкое, безликое и общепонятное. Все то, что в конце концов, может занять место в музее

мадам Тюссо, этом последнем прибежище символов современной популярности.

Неужели нам хочется именно в музей восковых фигур? Или мы действительно так странно устроены, что

дорожим кладбищем больше жизни? Неужели совершенство записи на CD или DAT ценнее, чем