Обертоны

Приведу еще цитату из интервью Шеринга на радио France-Musique. Как мне рассказывали, журналист

упомянул мое имя, на что маэстро отреагировал: «Гидон Кремер? О, да. Выдающийся скрипач. Всегда

производит на меня большое впечатление. Особенно, когда играет Баха. Никогда не забуду наше с ним

выступление в Двойном концерте». Замечу: мы никогда не играли вместе.

Оттенки и отголоски

Hет, с Владимиром Горовицем мне встретиться не довелось, и я пишу эти немногие строки о нем по другой

причине. Восхищение издали: какая прекрасная тема. Она не сковывает свободу фантазии, и потому полна

возможностей. И Данте, и Кьеркегор были вдохновлены тем, что могли воспеть возлюбленную только

издали (вспомним «Vita nova» одного из них и «Дневник соблазнителя» — второго). Рассматривать полотна

в Прадо или ночами лихорадочно читать роман можно и без малейшей надежды на встречу с автором, даже

если он живет в одно время с нами. Но музыкантов или актеров нужно успеть увидеть при их жизни. Ты сам

видел его — или ее — на сцене? Повезло же тебе! До сих пор слышу голоса живых Анны Маньяни, сэра

Лоуренса Оливье, Иннокентия Смоктуновского.

Промедление часто оказывается роковым. Пока чудо еще где-то поблизости, к нему необходимо стремиться.

Такие размышления посетили меня и в

269

конце семидесятых, когда Горовиц еще не бывал в Европе и не догадывался, как горячо его здесь ожидают.

Пусть я не был безоговорочным поклонником пианиста или знатоком его дискографии, тем не менее, и у

меня был личный опыт восприятия Горовица (в первую очередь Рахманинова). Его удивительные

исполнения покоряли даже в записях и вызывали у многих моих друзей-пианистов неизменный восторг.

Олег Майзенберг, мой ближайший партнер, был из тех, кто старался следовать принципам Горовица и в

красках, и в голосоведении. Я не раз испытывал восхищение — как позднее часто от игры Марты Аргерих.

Концерт во имя спасения от гибели Карнеги-Холла, в котором участвовали — и предстали в новом, совершенно неожиданном качестве — многие выдающиеся музыканты: и Менухин, и Ростропович, и

Фишер-Дискау, я знал по записи на грампластинке. Когда еще услышишь троих гроссмейстеров, Стерна, Ростроповича, Горовица, исполняющих первую часть трио Чайковского, — с таким ощущением, как будто

все играется с листа? Я думал тогда дерзко: «Они играют как на еврейской свадьбе». Добавлю, что ничего не

имею как против моих старших собратьев, так и против музыки на свадьбе. Однажды в Тель-Авиве именно

на одной свадьбе мне довелось услышать хасидскую народную музыку в незабываемо одухотворенном

исполнении кларнетиста Гиоры Фейдмана.

Вернемся, однако, к Горовицу. В упомянутом концерте они с Ростроповичем играли еще и вторую часть

сонаты для виолончели Рахманинова, которая

270

захватывала с первого же такта. Глубина, настроение, чувство целого мироздания удавались Горовицу сразу

во вступлении, образуя космос, родственный по воздействию миру мастеров в живописи: тени, цвета и —

возможно, самое главное — оттенки. Звуки парили где-то вдалеке, поддерживая друг друга, — без

малейшего намека на назойливое выявление. Это была музыка в своем высшем проявлении.

Узнав, что Горовиц выступает в Рочестере, я не мог устоять перед искушением услышать этого волшебника

еще при его жизни; и я отправился туда между двумя собственными концертами.

Все билеты были проданы. К счастью, помог наш менеджмент. Четыре часа пополудни - Горовиц, как и

Рихтер в Москве, всегда выступал в одно и то же время. Но удивительно: настроение в зале оставалось

каким-то будничным. Наблюдение-сравнение: Рихтера московская публика ожидала бы не только с

большим интересом — с благоговением. Американцам концерт казался событием повседневным: Горовиц, в

конце концов, жил в Нью-Йорке. Его выступления включались в телевизионные музыкальные программы, с

недавних пор возобновились регулярные концерты. Все же, когда пианист появился на сцене, раздались

крики «Браво!».

Первое впечатление оказалось неожиданным. Инструмент звучал невероятно механически, жестко, безлично. Был ли рояль плох? Американский Steinway? Мне и прежде случалось заметить, что их звучание

невозможно сравнить с благородством гамбургских инструментов. Но разве мастер не иг-271

рал только на собственном рояле? Странно. Тем не менее, беглость в исполнении Скарлатти убеждала, заставляла вслушаться. По-другому воспринимались сонаты Моцарта и Бетховена. В особенности плоским

было исполнение Моцарта. — оно казалось почти этюдом. Был ли Горовиц уже не тот, что прежде?

Потом настал черед Шопена. Тут-то Горовиц заставил забыть, что мы находимся в Рочестере. Это именно

мы танцевали мазурку, совершая немыслимые па вместе с музыкой, мы были на празднике ритма, элегантности, законченности. Во время одного вальса мне казалось, что я на всю его продолжительность