Обертоны

буквально затаил дыхание, настолько это было совершенно. Горовиц продолжал играть, и было больно

оттого, что приходилось поглядывать на часы. Время обратного перелета приближалось, и с первыми

«Браво!» пришлось покинуть зал. Какая жалость, думалось, ведь он наверняка будет бисировать. Унося

звуки его музыки с собой, я еще долго задавался вопросом, как он справляется с американским Steinway'eм.

Но это осталось особенным его секретом.

Через несколько лет состоялись его гастроли в Европе. Я мечтал снова услышать Горовица, но этому не

суждено было сбыться. Как же я обрадовался, узнав в Нью-Йорке о прямой всемирной трансляции первого

концерта Горовица в Москве. Помню, что специально встал пораньше — из-за разницы во времени нью-йоркская передача выходила в эфир в восемь утра. Его игра завораживала, — даже CD свидетельствует об

этом. Мне было важно увидеть

272

Горовица на той сцене, где и сам я часто выступал, перед той публикой, которая по-прежнему была так

близка. Еще важнее было убедиться, что возвращение на родину возможно, что Горовица, покинувшего

Россию полвека назад, ждали с нетерпением. Какое счастье — несмотря на возраст, артист все еще

находился в своей наилучшей форме. Он вернулся к своим истокам; всего на два дня, но вернулся. Это

вселяло надежду.

«Inn on the Park»

Глен Гульд всегда оставался для меня символом непостижимого, почти сверхъестественного дара оживлять

полифонию. Он был эталоном мастерства и духовного величия, поражавшим даже в записях. Его феномен

связывался в моем сознании с одним рассказом, сопровождавшим меня с юности. Некий великий

негритянский джазист будто бы мог каждым пальцем одновременно стучать другой ритм. Отношение

Гульда к темпу, полное готовности к риску - на одной телепередаче он как-то говорил, что фуги Баха можно

исполнять в любом произвольном темпе без ущерба для сущности — отвечало его способу обращения с

произведениями как таковыми. Как смелы были некоторые его интерпретации композиторов-классиков: достаточно вспомнить последнюю сонату для рояля Бетховена, ор.111. А своеобразные представления

Гульда о стиле? Был ли его Брамс все еще Брамсом, а Моцарт — Моцартом? Как бы то ни было, на вечный

вопрос

274

журналистов: «Какую пластинку вы взяли бы с собой на необитаемый остров?» — многие отвечали: —

Гольдберговские вариации Баха в исполнении Гульда.

Для меня Гульд был с детства кумиром, — он олицетворял исполнительское искусство нашего века. Когда я

вырос, то не слишком смущался тем обстоятельством, что Гульд больше не давал концертов. Откуда было

мне, ни разу не слышавшему его «живьем», знать, сколь велика эта потеря. То, что Гульд избегал публики, также не вызывало протеста. Встречалось немало людей, чье внимание сбивали с толку внешние странности

— низкая табуретка, игра в перчатках или его манера подпевать собственной игре; проявления

экстравагантности их интересовали больше, чем искусство. Меня же скорее сбивал с толку слух о том, что

Гульд полностью поглощен современной техникой, что он, так сказать, просто freak.* В моем сознании

Глен, никакие задетый болтовней вокруг его имени, существовал где-то во Вселенной. Меня особенно

привлекало то, что он нашел свой собственный путь и совершал его в полном одиночестве.

Более чем лестно было узнать, что Гульд знал меня, по крайней мере, по имени и по записям, и что мое

желание с ним познакомиться пришлось ему по душе. Мне об этом рассказали сотрудники фирмы CBS, те

самые, которым всегда хотелось ковать железо пока горячо, они вообразили, что возможна совместная

запись. «Неужели это серьезно?» — спрашивал я в сомнении сам себя. Соблазн, конечно, был велик, но, ясное дело, прежде всего был не-

* Маньяк (англ.)

275

обходим разговор с Гульдом. Но как и когда? Просто позвонить ему — на это моей решимости не хватало

долгое время. Пугала даже мысль о предстоящем общении с автоответчиком, который, как было известно, круглые сутки ограждал его от звонков. Несмотря на заверения в том, что Гульд обычно охотно

перезванивает, я откладывал осуществление замысла месяцами, спрашивая себя: зачем навязывать личный

контакт человеку, мною столь высоко ценимому? Нежелание обременить его звонком, даже представить

себе разговор с самим Гульдом — оказывали парализующее воздействие на мои фантазии и намерения.

Когда в 1982 году я с друзьями выступал в Торонто, где Гульд жил, фирма CBS позаботилась об организации встречи. Меня заверили, что Гульд ждет звонка. Трепеща, я набрал номер и услышал незнакомый

голос. Мой английский был в то время весьма ограничен, не знаю, как я вообще решился сформулировать

свою просьбу. Но Гульд действительно перезвонил и невероятно любезно предложил встретиться со мною и