Обертоны

пианистом Андрашем Шиффом в своем отеле около полуночи — это было его обычным временем для

встреч. В тот день мы с Андрашем, накануне с большим успехом исполнившим Гольдберговские вариации в

Торонто, выступали вместе на концерте камерной музыки. Это было одно из наших первых предприятий, связанных с Локенхаузом.

Перспектива встречи с Гульдом волновала нас обоих. Вальтер Хомбургер, многолетний менеджер Гульда, после концерта отвез нас в Inn on the Park. И

276

вот незадолго до полуночи мы предстали перед Мистером Extravaganza. Нет, он ничуть не походил на то, что о нем говорили; Гульд был любезный и внимательный, сама естественность. Сделав Андрашу несколько

искренних комплиментов по поводу вчерашнего выступления, которое он слышал в трансляции, наш

радушный хозяин, благодаря круглосуточной работе служб своего отеля, заказал в этот поздний час ужин.

Не отходя от стола, мы буквально ринулись в разговор. Глен не погружался в монолог, хотя он без сомнения

мог высказать куда более необычные вещи, чем каждый из нас; он устроил подлинную дискуссию.

Интерпретация вариаций Баха — в отличие от него самого, Андраш играл все повторы — все еще

оставалась темой, занимавшей его. Не оставил он без внимания ни Моцарта, ни Гайдна. Прозвучало уже

знакомое мне из интервью: «Гайдн — это самый недооцененный, величайший композитор всех времен!».

Легко было заметить, что Глен - человек крайностей. Стремился ли он через столкновение мнений достичь

большей убедительности? Разговор перешел на тему «Инструменты и их качества». Гульд играл на

«Yamaha» и считал этот рояль наилучшим. Тут что-то побудило меня рассказать ему известную историю о

Рихтере, который всем инструментам предпочитал «Yamaha». «Видите ли», — пытался я подражать

интонациям Рихтера, — «В звучании Steinway слышна индивидуальность, та же история с Bechstein или

Bösendorfer. Но мне это не нужно, у меня есть своя». Гульд засмеялся, мы тоже расслабились. Не знаю, было

ли дело в Рихтере или в запомнившихся ему встречах со студентами

277

Московской консерватории, в любом случае он с теплом заговорил о России, давняя поездка туда произвела

на него глубокое впечатление. Даже то обстоятельство, что московский адрес все еще числился моим

официальным местом жительства, вызвало его интерес. Еще больше удивился он тому, что в Советском

Союзе вышли на диске записанные фрагменты его концертов 1962 года в Ленинграде. Я пообещал ему

достать пластинку.

Было уже за два часа ночи, когда Гульд предложил нам посмотреть его только что смонтированную, но еще

не выпущенную видеопленку Гольдберговских вариаций Баха. С каким-то особенным, только ему

свойственным и неотразимым воодушевлением он представил нам эту новую запись. Откуда нам было

знать, глядя на экран, что речь идет о завещании? Все завораживало: каждый звук, каждое движение, да и

сосредоточенность, всегда отличавшая его игру и его процесс слушания. Мне к тому же бросилось в глаза

различие в отношении к собственному исполнению. Нервно реагируя на ошибки и несовершенство своей

работы, я, как правило, избегал повторного столкновения со своими записями, не говоря уж о том, чтобы

демонстрировать их окружающим. Гульд же, напротив, делал это с удовольствием. Может быть, спрашивал

я себя позже, мы отчасти заменяли ему публику, от которой он намеренно отказывался годами. Другое, более очевидное объяснение следовало, вероятно, искать в его полном слиянии с собственным творчеством, по сравнению с которым записи большинства его коллег можно назвать разве что недостаточными, в

лучшем случае объектив-

278

ными. Его идентификация с записью происходила и оттого, что Гульд лично монтировал пленку в

мельчайших деталях, его понимание и слух были ответственны за каждую деталь. Немногие известные мне

музыканты обладают достаточным терпением, чтобы лично отбирать варианты и контролировать

трудоемкий процесс монтажа. Мы так охотно ищем отговорок и доверяем подчас незнакомым режиссерам и

звукоинженерам этот сложнейший труд. Гульду в студийной работе не было равных. Редко случается, чтобы музыкант — это мы ясно слышали в вариациях Баха — с такой ясностью правил своим царством

звуков. Так что у него были причины с гордостью показывать собственную работу.

Часы пролетали, в какой-то момент Глен заговорил со мной о сонате Рихарда Штрауса. Я должен был

признать, что она числится среди моих любимых произведений, главным образом, из-за романтической

второй части. Гульд выражал восхищение всем творчеством Штрауса и буквально светился от удовольствия, напевая первую тему сонаты. Пропетая версия одновременно вдохновила и устрашила меня — так медленно

он ее исполнил — заставив задаться вопросом: «Что же получится из совместной интерпретации?»