Обещание

Она возвращается, стуча каблуками, и пяти минут нет, как отошла. Фред Винклер только-только начал завинчивать последний винт, и зловонный дух могилы наконец рассеялся.

Тьфу, Марина, нет, к чертям собачьим, категорически!

Оки все это наконец достало. Он сыт по горло, он стопроцентно, под завязку нажрался этого их свартовского дерьма. Гроб ей открой опять! Ну и семейка! После того, как шурин отдал концы таким невероятно глупым манером, он перестал узнавать свою жену.

Она тоже не узнаёт его в эту минуту. Он бог знает сколько лет не повышал голоса, на нее уж точно, и теперь она видит его словно впервые. Мой муженек, ничего себе! Полжизни с ним прожила, нет, больше, и не думала даже!

Извини, Оки, я сама не своя сегодня.

Все хорошо, мой пингвиненочек, говорит он, мигом размягчившись. Капельки свои приняла?

Фред Винклер заворачивает оставшийся винт. Идиотизм в какой-то мере идет на спад. Несмотря на зимний холод, Фред потеет, как будто нездоров, а может, и правда нездоров.

Он пока еще не вольная птица. Уехать можно будет лишь после того, как гроб наконец опустят в землю. А до этого надо с полным мочевым пузырем, распирающим слишком тесные трусы, отстоять нескончаемую кальвинистскую службу, во время которой пастор Симмерс, опять ставший на этот день, формально говоря, дуомени Симмерсом, произносит одну из самых высокопарных своих речей, расточая обильные хвалы достоинствам Мани Сварта и глубине его веры.

В неудобной угловой части кладбища вокруг пастора сами собой образовались три кольца людей, слушающих его стоя. Внутреннее кольцо – семья, второе составляют те или иные друзья и партнеры, почти всех, кстати сказать, Мани знал по церкви. Среди них полная немолодая дама по имени Лоррен, большая любительница перманента и кардиганов, которая последние пять-шесть лет была, хоть это и не афишировалось, подругой его жизни. Она плачет сегодня, потому, разумеется, что скорбит по Мани, но еще и потому, что он не раз обещал ей статус порядочной женщины, но так и не совершил этого шага, и теперь что? Предоставим ей этот недолгий промежуток, потому что скоро она покинет это место и прочие теснящиеся тут жизни, покинет, мало что унося с собой, помимо скромного наследства, о котором в свое время будет еще сказано.

Позади них, в паре шагов, горстка работников, которые трудятся на ферме, им, в согласии с новыми охватившими страну веяниями, можно теперь войти на территорию семейного кладбища. Не похороненными тут быть, нет, разумеется! Тут может покоиться только кровная родня. У работников, обслуживающих ферму, нет официального кладбища, они никак, по сути, не прикреплены к здешней земле, они пребывают на ней временно, даже те, что прожили тут много лет. Раньше или позже их всех куда-то уносит.

Бывают смерти, говорит собравшимся Алвейн Симмерс, которые происходят по естественным причинам. Но когда человек умирает из-за трагического случая, может возникнуть ощущение несправедливости. Ощущение, будто что-то в мире разлажено. Он обращает на слушателей невидящий взгляд. Иной раз трудно примириться с тем, что даже трагический случай входит в замысел нашего Небесного Отца. Никакой случайности тут нет. Ни малейшей. Точно так же, как не было случайным грехопадение Адама и Евы. Не будем забывать, что сатана в Эдемском саду принял вид змея. Он привел первых людей к грехопадению, а нас, их потомков, сделал изгнанниками. Но даже это, братья и сестры, составляет часть замысла Господня. Ибо сатане всего лишь навсего назначена роль в этой великой игре, которую ему суждено в итоге проиграть. В конце, в самом конце все случайности обретут смысл!

Слепой пастор поймал риторический кураж, его красивый голос струится вдаль, огибая термитники и пучки травы. У него всегда был этот дар, язык подвешен, он, бывает, не говорит, а поет. Случаются минуты подлинного вдохновения, когда им управляет нечто высшее, иной водитель садится за руль. Пусть, умоляю, это будет Господь Иисус, но иногда пастор сомневается, а вдруг не Он? Сорок лет назад Алвейну Симмерсу и его сестре совсем ненадолго изменила их обычная праведность, они совершили плотский грех, к несчастью, друг с другом, и, хотя ни он, ни она никогда потом об этом не упоминали, его порой подмывает вслух исповедоваться в грехе с церковной кафедры. Бывают дни, когда он боится, что и впрямь исповедуется. Но нет, не поддавайся, знай себе веди другую историю, тебе известно, о какой я толкую, мы все о ней договорились, историю про спасение, про веселие души, про возрождение и прощение, ведь если мы подлинные христиане, то никогда не станем трахать наших сестер, нам даже в голову такое не придет.

Бип-бип. Десять часов тридцать минут.

Ох, простите, дорогие мои, говорит пастор. Вечно забываю выключить.