Обещание

Звучат смешки, все переступают с ноги на ногу, шевелятся, внимание рассеивается. Дуомени тоже сбился с мысли. Он намеревался в заключение сказать о колоссальной щедрости Мани, даже в смерти, но нить потеряна. Ладно, будем закругляться. Он заготовил для концовки маленькую шутку и хочет к ней перескочить, но ударная фраза вдруг на секунду вылетела из головы, и возникает неловкое, обескураженное молчание. Он хлопает в ладоши и напоминает всем, что по-прежнему можно делать денежные взносы в фонд, который Мани учредил, когда был жив, хотя о спонсорстве речь уже не идет. Все пожертвования направляются на богоугодные дела в темных краях земли, которые нуждаются в них, как в Мани, ох, простите, как в манне небесной.

И вот служба окончена, необходимые жесты сделаны, соболезнования выражены и приняты, и люди неуверенно, чему отчасти причиной окружающий простор велда, рассасываются. Поспешно выходя из ворот под светлым и большим зимним небом, ты можешь всерьез ощутить свою малость, никакой буфер не отделяет тебя тут от вселенной. А Фред Винклер может наконец отлить. Семенящим шагом он отходит чуть в сторону, затем поворачивается спиной к кладбищу, к разбредающимся от него людям и тут же о них забывает. Такое облегчение! Ничто так не соединяет мужчину с землей, как эта пуповина, как эта горячая желтая дуга. На короткое время, пока не приходит пора стряхнуть капли, остается одно-единственное чувство освобождения.

Когда он возвращается к катафалку, последние из тех, кто провожал покойного, уже отошли по дороге довольно далеко, и двое чернокожих начали засыпать могилу. Он кивает им, торопливо проходя мимо, и один из них откликается. Всего хорошего, хозяин. Странная у меня работа, не без жалости к себе размышляет Фред, залезая в машину. Я готовлю людей к исчезновению. И весь мой труд исчезает вместе с ними.

Проводив глазами длинный темный автомобиль, Андиле и Лукас возобновляют работу. Засыпáть яму намного легче, чем выкапывать, но приложить усилия все равно надо, мужчинам суждено добывать хлеб в поте лица своего, по меньшей мере некоторой части мужчин. И некоторой части женщин. Так уж повелось в этих краях, такой, видать, в них порядок, который все тут, кажется, принимают как должное. А чего вы хотите, революции? Покончив с делом, они прихлопывают землю лопатами и садятся под акацией выкурить одну сигарету на двоих.

Попрощавшись с Андиле, Лукас идет по тропе к дому Ломбард. Тут я живу. Горбатое маленькое строение, слегка покосившееся посередине. Три комнаты, бетонный пол, разбитые окна. Две ступеньки крыльца. Переступаю порог. Ты здесь, ма? Голос возвращается к тебе обратно. Ее нет дома. Ее редко можно застать. Присматривает за детьми другой женщины, белой женщины, которая живет за холмами. Так что он сейчас один в трех смежных комнатах, наполненных временем и тишиной, где под солнцем плавают пылинки.

Он берет ведро и идет к колонке набрать воды. Обтирается на заднем дворе мокрым полотенцем, раздевшись до поношенных красных трусов. Затем обсыхает на солнце, присев на корточки. На длинном темном теле рельефно бугрятся мышцы, по спине зигзагом идет розовый шрам. Какая-то личная история за этим стоит, не будем спрашивать, раз близко с ним не знакомы.

Он надевает свое выходное, модное. Очень долго изучает себя в осколке зеркала. Он не видит в своем лице ни злости, ни гордости, ни одинокой обиды. Вместо этого с восхищением разглядывает пухлую, весьма чувственную губу и длинные загнутые ресницы.

Он направляется к знакомой девчонке в Аттериджвилл, в тауншип неподалеку. Стильный и надушенный, огибает лужайку за домом хозяев фермы, на которой собралась белая публика. Что-то вроде поминок по умершему. Лукас знает, разумеется, как его звали, но имя как бы отделено от носившего его человека, а он, в свой черед, кажется не столько человеком, сколько своего рода силой.

Сын этой силы как раз выходит из дома. Привет, Лукас. Здравствуй, Антон. Не очень хорошо понимают, как теперь, когда взрослые, друг к другу обращаться.

Что поделываешь сейчас?

Тут работаю, на ферме.

Мне казалось, ты учиться собирался? В университет пойти?

Не, не вышло. В школе влип по одному делу, не окончил, выгнали. Он со смешком пожимает плечами.

Значит, у нас остался, трудишься? Погоди… Куда ты сейчас?

В город.

Как будешь добираться?

До шоссе пешком. Там словлю попутку.

В руке у Антона стакан, наверное, с виски, и он клонится вперед, словно чтобы получше слышать. Он разогрет изнутри и потому добр, оптимистичен, настроен решать чужие проблемы. Давай подвезу тебя, говорит он, по дороге потолкуем.

Да нет, не надо, я так.

Подвезу, подвезу, друг. Минутку подожди только.

Он возвращается в дом и ищет наверху ключи, дольше ищет, чем хотелось бы. К тому времени как, обнаружив их, выходит обратно, стакан почти пуст, а Лукас ушел. Вон он там, на дороге, далеко уже, крохотная фигурка. Ладно, хрен с ним тогда. Антон пьет за его здоровье и с силой кидает пустой стакан в простор велда. Серебристый звон вдалеке, этот звук радует Антона, хоть и ненадолго.