Обещание

К сборищу на лужайке он присоединяться не хочет. Думал про Дезире, жалко, не набрался смелости и не позвал ее на похороны. Странная, впрочем, идея, ведь не светское же мероприятие, но от такого приглашения трудно отказаться, в чем, собственно, и смысл. В любом случае поздно об этом сейчас, и все к лучшему, надо сказать, ведь ты не в блестящей форме, правда же, Антон, напился, и повело внутренне, не самое удачное время, чтобы разговаривать с кем бы то ни было, тем более со своей бывшей, которую ты бросил, даже слова не сказав, и чье сердце ты, по слухам, разбил вдребезги. И с этой компанией позади дома, с этими промоленными насквозь стоиками, тебе нечего сейчас делать.

На мощеный дворик Летиция Симмерс и другие церковные активистки вынесли чай и бутерброды, гости между тем топчутся на траве. Смотришь сверху, сплошные шляпы, прически и лысины, бесцельное их кружение. На видном месте, одетая в кримплен, сама Летиция, она деловито разливает чай за длинными столами на кóзлах. Чай – ее конек, и сквозь пар она безрадостно улыбается, глядя на брата, который спорит сам с собой у клумбы с кливиями. Бип-бип, в самый ответственный момент речи!

Антон к этому времени поднялся в отцовскую спальню, осматривается. Еще от соли лицемерных слез, как там дальше[37], а я уже тут, принюхиваюсь к его вещам. Так, вижу деньги, запихнутые под носки. Возьму, спасибо. И электробритва такая мне нравится. Но, боже, что это за таинственный предмет?

Он берет загадочную вещь, которая лежала рядом с кроватью отца. Поворачивает так и сяк, нюхает, ощущая слабый застарелый запах гари. Кусок панциря, черепашьего скорее всего, или еще какого-нибудь пресмыкающегося. Па всегда был без ума от холоднокровных, с млекопитающими хуже, с людьми в особенности. Антон кладет кусок панциря обратно и только теперь замечает дробовик. Помповый «моссберг», дедушкин еще, никому, кроме Па, не разрешалось его трогать, впрочем, кто бы захотел, грубая, уродливая, неприглядная штука. Семейная реликвия, надо полагать.

Берет, держит, ощущает вес и воспринимает сущность. Да, настоящее. О да. Без дураков. Кто ружьем твоим завладел, тот, считай, тобой завладел. Закон пограничья. Да чтоб тебя, Антон, какую хрень ты несешь, кто тебе все эти мысли надиктовывает? Так или иначе, он взволнован, оружие электризует в нем что-то и страшит. Сделай чудо, огненная палка, сделай большой бабах, сделай из живого человечка мертвого человечка.

Целится через окно в отдаленную фигуру дуомени Симмерса в саду. Бабах! Вон он падает спиной прямо в клумбу, дрыгает ножками. Да нет, пусть живет. Ружье, как бы то ни было, не заряжено, но он помнит, где коробка с патронами, вчера только обратил внимание. В моей собственной комнате, среди всякого дерьма.

Идет туда и заряжает, видел, как Па это делал. Херак, и готово. И только теперь до него доносятся с заднего дворика громкие вопли и верещание. Бегом к окну, и глазам своим не верит: едва взялся за оружие, тут же там возникла компания бабуинов, невероятно, сон какой-то прямо, но не забывай, Антон, любое совпадение по природе своей невероятно. Как ни крути, они, без сомнения, здесь, лохматые малорослые бандиты, угощаются бутербродами. На отцовских поминках!

Мы вскарабкиваемся из природы в культуру, но за свою высокую жердочку надо сражаться, иначе природа стаскивает тебя вниз. В первый раз после армии у него в руках оказалось оружие. И в первый раз с тех пор он выстрелил из него. Впервые с того дня, который по согласию с собой убрал из мыслей подальше и сейчас доставать не будет. Не будет, хотя сей же миг это знакомо и пробирает до костей, эта власть, этот удар ее, этот толчок, этот звук. Достаточно, чтобы повторять и повторять на бегу: Бабах! И еще раз Бабах! Грохот раскатывается концентрическими кругами, гигантски расширяя охват моей власти.

А бабуинов давно уже нет. Дали деру при первом же выстреле, хотя Антон промахнулся/целил выше. Визгливые крики и суматоха, потом все смолкло. Он сейчас далеко от дома, ушел в велд. До чего же глубокое удовлетворение приносит эта тишина, этот еле слышимый хруст под ногами, когда идешь по своей земле! А тем временем жаркий штормовой ветер ярости продувает его насквозь. Не сомневайтесь, я у себя дома.

Не столь уж многолюдные поминки на задней лужайке расстроились. Трудно упрекать участников, сперва бабуины, потом ружейные выстрелы. Какой-то хаос тут ко всему примешан. Гости потихоньку начинают откланиваться, и вскоре их реденькая струйка на выходе перерастает в поток. Вот уже и никого из пришедших не осталось, а ведь Антон совсем недавно нажал на спуск дробовика.

Теперь опустевший дворик словно бы увеличился, а валяющийся тут и там мусор приобрел некую значимость. Летиция и еще одна пожилая белая дама убирают остатки, больше никого нет. Как же нет, а Саломея, не надо про нее забывать, вон она моет посуду на кухне. Она в своем воскресном, в чем была на кладбище, да, она там тоже присутствовала, об этом следовало упомянуть раньше, она стояла хоть и не в переднем ряду, но близко, чуть позади родственников.