Обещание

Бездомный обосновался тут несколько месяцев назад, его территория – церковь плюс несколько магазинов и ресторанчиков в паре кварталов. Когда-то он, уж поверьте на слово, имел высокооплачиваемую работу и был уважаемым лицом, привлекавшим внимание. Пока все не пошло наперекосяк. Ну и что, ему самому, похоже, без разницы, время – река, смывающая все на свете. Наряду со своим жилищем и всем/всеми в нем, бездомный и имени своего лишился. Его семья и прежние друзья далеко, как во времени, так и в пространстве, и некому направить его куда надо или просто напомнить ему, кто он такой, когда он теряет уверенность, но, поскольку он без конца, с навязчивой одержимостью, поет первую строчку песни Боба Дилана Blowin' in the Wind, будем называть его Бобом. Кто знает, может, его и правда так зовут.

Сон у Боба рваный, и он просыпается перед рассветом, когда подают голос птицы. Помочившись в кусты, которыми обсажена церковь, он складывает свой картон и убирает его в цветочную клумбу. Около церкви имеется водопроводный кран, тут он умывается по утрам, а потом отправляется бродить по улице и смотреть на медленное начало дня.

Когда город пробуждается как следует, Боб проходит два квартала до магазинов, где можно разжиться парой-тройкой монет. Одна сердобольная тетка, работающая в супермаркете, иногда дает ему подпорченные фрукты, и, в любом случае, можно пошарить в мусорных баках. Он испытывает вечный, непреходящий голод, и не всегда именно еды ему не хватает.

Для тех, кто выставлен из мира, время движется иначе. В зависимости от времени суток оно то промахивает мимо, как уличный транспорт, то едва ползет по земле, словно тень от чего-то неподвижного, то, наподобие твоего собственного тела, посылает тебе требовательные сигналы. Кажется, оно скользит медленно, но дни мелькают быстро, и вскоре у тебя уже другое лицо, не совсем твое. Или, наоборот, как раз более твое, чем раньше, такое тоже возможно.

Боб дивится на свое отражение в витрине ресторана, пока его не отвлекают повторяющиеся взмахи по ту сторону стекла. Это менеджер, он гонит его прочь. Двигай отсюда, омерзительный грязный тип, проваливай куда подальше! Вокруг менеджера вьются скверные сущности, и Боб, мгновенно совпав со своим отражением, шатко отчаливает.

Бредет дальше по улице, ища взглядом брошенные сигареты. Не находит ни одной, но зато подбирает лотерейный билет, вроде бы новый, уронили недавно. Идет с ним в кафе на углу попытать счастья, трудно запретить себе надеяться, но нет, не его это случай. Нет – вот слово, которое он чаще всего слышал в жизни, и он слышит его опять. Нет. Фиг тебе с маслом. Нет, и все тут. Чтобы вознаградить себя за неудачу, он, выходя, тянет с полки конфету, и это замечает хозяин, весь облепленный паразитическими сущностями, которые наперебой принимаются вопить и обвинять Боба пронзительными нечеловеческими голосами. Усиленно жуя, он семенит на боковую улочку, смотаться бы скорей, но чуть погодя его останавливают легавые, то ли науськали их на него, то ли пересеклись случайно. Двое в фургоне. А ну-ка документы.

Обычная история, несколько минут, и он в машине, в задней части, в обществе другого пропахшего мочой нарушителя, оба отделены от мира проволочной сеткой. На полу пара мелких призрачных сущностей, к счастью, безвредных, и эту странную маленькую компанию из видимых и невидимых возят туда и сюда несколько бессмысленных часов, снаружи сменяют друг друга разные городские виды, пока наконец задержанных не доставляют в полицейский участок.

Все камеры на вид одинаковы, стены с нацарапанными именами, датами, молитвами и скабрезностями, высоко наверху единственное крохотное зарешеченное окошко. И время, которое для бездомных течет иначе, тут и вовсе стоит на месте. Он растягивается на одной из коек, и ему удается задремать. Снится, что он где-то еще, обрывки прошлого вперемешку с жизнями, где он не вполне он, и ненадолго это спасает от тюрьмы.

Обратно туда, когда кормят вечером, и еще раз обратно, когда завтрак. Миска каши и хлеб. Получше, чем он обычно питается снаружи. После завтрака ему велят вывернуть карманы. Забирают все деньги, какие у него есть, шестьдесят два рэнда сорок центов, говорят, это штраф, а потом выставляют за дверь. Снаружи брезжит ранний свет. А квитанция? спрашивает он.

Что? переспрашивает полицейский.

Что я штраф заплатил. Мне бы квитанцию.

Вали на хер, говорит полицейский, пока я опять тебя не закрыл.

Он валит на хер довольно бодро, слегка даже вприпрыжку. Не самая ужасная ночь в анналах его плохих ночей, Бобу есть что порассказать на эту тему, о да. Впереди у него долгий путь, назад к церкви, которую он считает своим домом, но сопровождать его причины нет и, если подумать, не было. Почему он застит нам вид, этот немытый, оборванный субъект, требующий к себе сочувствия, присвоивший чужое имя, как ему удалось отобрать у нас столько времени своими историями? До чего же настырно он лезет нам на глаза, столько себялюбия, эгоцентризм просто какой-то. Никакого больше ему внимания.