Обещание

Дезире, одну из частичек, везет обратно на ферму мать, а на заднем сиденье, рядом со служанкой, сидит в отключке папаша. Разговаривают в машине мало. Каждый на свой лад погружен в созерцание только что произошедшего, исключая старика, у которого счастливая иллюзия, будто он в вертолете со шлюшками, было у него такое однажды, давно, в дни его славы.

Маман, когда приехали на ферму, берется известить младшую сестру, трудный наверняка предстоит звонок, но никаких глупостей она не потерпит. Что не смогли вовремя сообщить, это трагедия, но кто в ней виноват? С этой Амор куча проблем, и вести с ней разговор надо вежливо, но твердо.

Но голос в трубке прохладный и тихий, почти сонный. Да, говорит она. Я знаю про брата.

Знаете? Но откуда? Мы пытались с вами связаться…

Мне Саломея утром позвонила из крематория. Спасибо вам, что всё организовали. Пауза, а затем она добавляет: это моя вина, что вы не могли меня найти. Я пряталась.

И никакого конфликта вообще, ничего по крайней мере такого, что воображалось. Под конец говорить почти что и не о чем, условились только, что Амор будет на связи. Не похоже, честно сказать.

Но там, на юге страны, на другом конце умолкшей линии, одна в своей крохотной квартирке, Амор единственную мысль прокручивает снова и снова в своем мозгу. Я должна приехать, вот что она думает. Да, я должна приехать. Из всех только она и осталась, и ей надо приехать. В последний раз. Осознание вызревает медленно, и вот она стоит, высится обособленно и бесприютно среди раскинувшейся в уме панорамы, словно каменный перст на плоской равнине. К одиночеству-то она привыкла, другого состояния последнее время и не знает, но большей отдельности, чем та, что ждет ее сейчас на ферме, у нее не было и не будет.

Не готова к этому еще. Не может ехать туда, пока она слабая, а она слабая сейчас, опустошена поступком брата. Сама мысль об этом валит с ног. Вся его сила, вся его ярость обратилась внутрь и хлынула, раскаленная добела, по металлической трубке, метя в самую сердцевину его существа. Здесь/не здесь/нигде. Антон, которого она никогда толком не знала. Слишком высоко, слишком далеко, слишком мало с ней общего. А теперь пропал бесследно.

Хотя нет, не так уж бесследно. Потому что сжечь человеческое тело – это два-три часа, печей мало, а мертвецов много. С превеликим терпением все они дожидаются своей очереди в охлаждаемом преддверии. Антон в их числе, лежит в своем сгораемом ящике. Одежду и обувь, хотя это ни на что повлиять не может, выбрала ему жена, на нем сандалии, брюки из синего сержа и зеленая рубашка с напуском, именно в это, она почти уверена, он был одет, когда делал ей предложение, хотя, возможно, она спутала тот случай с каким-то другим. Вот и все, теперь нечего делать ни ему, ни для него, ни с ним.

Только одно осталось, для чего время, правда, может прийти не в этот день и даже не в следующий, минута, когда двери перед Антоном отворятся и он проследует в огонь. В сердцевине камеры белым-бело от жара. Огню покоряется все, но постепенно, внутренние узы укреплялись полвека и не сдаются так уж легко.

Процедурой управляет Кларенс, тот самый, у которого зубы и сползающий парик, в июле исполнится тридцать четыре года, как он заведует этими печами, скромный труженик демонической индустрии. Именно Кларенс поворачивает рукоятки, именно он решает, когда труп кремирован полностью. С некоторыми телами, вы удивитесь, приходится очень даже непросто, например, с чрезвычайно тучными, весь этот жир разжижается и может вспыхнуть, как-то раз один из блоков из-за этого загорелся; или же с теми, у которых внутри запрятаны механические части вроде кардиостимуляторов, однажды такой взял и взорвался. Но Антон, как выясняется, легко дает себя уничтожить. Он худ до выхолощенности и очень быстро превращается в пепел. Хотя, точнее, не в пепел, а в груду мелких камешков и песка вперемешку с костной щепой. Внушительное количество, странно даже.

Все тот же Кларенс, дождавшись, чтобы Антон остыл, сгребает его и проверяет, нет ли кусочков металла, серебряных пломб, хирургических штифтов и тому подобного, а затем пропускает его через кремулятор, который перемалывает все более-менее в порошок. Теперь его можно струей, почти как заливают жидкость, пересыпать в заказанную заранее урну, четко пронумерованную и снабженную индексом во избежание какой-либо путаницы, хотя так ли это важно сейчас, да и в любом случае останки Антона вовсе не беспримесны, к ним примешаны частицы тех, кто прошел через камеру крематория до него, в особенности его непосредственного предшественника, доцента-слависта, который задохнулся до смерти, подавившись бананом.