Обещание

Назавтра она отправляется по тропе, огибающей холм, к жилищу Саломеи. Не хотела идти раньше времени, без бумаги на руках. И, хотя бумаги еще нет, давайте допустим, что она есть, давайте допустим, что адвокатесса составила документ с утра и уже дала его Амор, так что вот он, в руке у нее, прямо перед вашими глазами.

Жаркий, беспокойный послеполуденный час, небо хмурится, затягиваясь темнеющими облаками. Похоже, надвигается летняя гроза. От сухой травы, от кустарника ощущение жесткости, негостеприимства. Крш-крш камушки под ногами. Вот и домик Ломбард медленно показывается на глаза. Крохотное покосившееся строеньице, трудно понять, что в нем такого желанного. Часто смотрела на его крышу с вершины холма, но внутри никогда не была. Па не велел им туда ходить, и запрет прочно в ней засел. Чужое место, небезопасное. Грязно и рискованно.

И снаружи, с близкого расстояния, вид и правда такой, грязно, опасно. Земля вокруг утоптанная, голая, тут и там выброшенные вещи, сломанные предметы мебели. Несколько кур клюют что-то в пыли. Хоть и заметны слабые попытки приукрасить одно и другое, на подоконнике герань в жестянке, на старое кресло наброшено покрывало, дом как таковой лежит в прострации, темные окна таращатся пустым взором, входная дверь разинута, как рот. Здравствуйте, есть тут кто? Кажется, никого.

Нет, кто-то есть. Не Саломея. Пузатый мужчина в трениках и майке, плешивый, бородатый. От него несет пивным перегаром. Что-то в нем полуразрушенное, сходное с домом. Они вглядываются друг в друга сквозь густой воздух и время, пока не всплывают, медленно фокусируясь, глубоко запрятанные черты.

Лукас!

Амор. Это ты. Я подумал, но не был уверен…

Вспышка улыбки, ну, зубы показались, но больше ничего, даже руки´ не подает. Держится с прохладцей. Она хочет подойти ближе, но не подходит.

Как ты?

Да так, говорит он, средне. Вновь эта быстрая недружелюбная улыбка. Для этих мест я средний такой черный малый. В общем, так себе.

Мне печально это слышать.

Зайдешь?

А мама твоя дома?

Он кивает в ту самую секунду, когда в дверном проеме за ним появляется Саломея. В прошлый раз уже была сморщенная, а теперь сморщилась еще больше. Шаркает и сияет, обнимает Амор. Так рада тебя видеть! / А плачешь почему? / Потому что рада!

В доме две женщины садятся за стол. Лукас уселся на стул в углу и уставился в свой телефон. Дальше там еще две комнаты, почти без мебели. К одной из стен замазкой прилеплены вырезанные из журналов картинки с красотами природы и круизными лайнерами в экзотических местах.

То, что происходит в комнате, в любой комнате, незримо в ней задерживается, все дела, все слова, все. Этого не увидеть и не услышать никому, кроме некоторых, да и те не воспримут четко. Кто-то в этих самых стенах родился, кто-то умер. Давно, правда, но кровь еще заметна в иные дни, когда время истончается.

Амор осматривается, глядит на трещины в штукатурке, на выбоины в цементном полу, на оконные рамы без стекол. Надо же. Вот за это моя семья держалась до конца обеими руками.

Саломея перехватывает ее взгляды и неверно их истолковывает. Ты, видно, знаешь, она нас гонит отсюда. Жена брата твоего.

Нет, я не знала, говорит Амор. Но это ничего не значит, вы можете остаться.

Сказала, до конца месяца.

Нет.

И Амор кладет на стол лист бумаги, которого у нее не может пока еще быть. Разглаживает его. Показывает на него или, может быть, сквозь него, на пол под столом.

Саломея смотрит на эту отсутствующую пока бумагу, или туда, куда показывает Амор, и медленно до нее доходит. Мое теперь?

Да. Очень скоро будет твое, потерпи еще совсем чуть-чуть.

Саломея, терпевшая тридцать один год, только недавно перестала надеяться, и, как вам самим, может быть, довелось убедиться, отказ от надежды приносит облегчение. Она старая уже, в августе стукнуло семьдесят один. Столько же было бы Ма, если бы. Возраст виден по коже, на шее она сухая и висит мешком, на щеках морщины, на руках дряблые складки. А когда-то у нее была круглая, пышная фигура. Столько лет на одном месте, вернее, на двух местах сразу, в этом кособоком домишке под холмом и в большом доме по ту сторону от него. Сновать между тем домом и этим, не чувствуя кровной принадлежности ни к одному, ни к другому, вот ее жизнь. И перемен в ней она не ждала.

Последнее время подумывала, что, может, неплохо было бы вернуться туда, откуда она родом, и прожить остаток жизни в своей крохотной деревушке. Это около Махикенга, всего в трехстах двадцати километрах отсюда, и если родина Саломеи до сих пор не упоминалась, то лишь потому, что вы не спрашивали, вам было безразлично. Она крутила в себе эту мысль так и сяк и докрутила ее до гладкой отшлифованности, стало уже хотеться покинуть это место, этот дом, где ей не выпало никакой удачи. А теперь надо выстроить все в голове по-новому, и ей неуютно.

Что вдруг так?

Потому что мой брат умер, я одна осталась.

В углу неспешно стукнуло что-то. Лукас убрал телефон. Он встает, подходит к столу и подсаживается к ним, не спуская глаз с Амор. Нам благодарить тебя надо?

Она качает головой. Нет, конечно.