Обезьяна и Адам. Может ли христианин быть эволюционистом?

Как писал св. Григорий Синаит, «вкушать пищу и извергать лишнее, горделиво выступать и спать – естественные свойства зверей и домашнего скота. В силу этого и мы, по непослушании [Богу] уподобившиеся скотам, отпали от свойственных нам богодарованных благ, превратившись из разумных [существ] в скотские и из божественных в зверские»[115]. Ему вторит св. Григорий Палама: «мы были изгнаны из места божественной неги, рай Божий был справедливо закрыт для нас, ниспали мы в эту гиблую бездну и осуждены были жить вместе с бессловесными животными, лишившись надежды быть призванными обратно в рай»[116]. Или эти слова нельзя воспринимать серьезно – или же человек не мог быть с самого начала лишь звеном эволюции. Человек обладает историей, выходящей за пределы животного царства, и единственное место, откуда мы можем узнать о ней, – это Библия.

В какой момент пересекаются две сюжетные линии, одну из которых мы находим в книге откровения, другую – в книге природы? В какой момент человек из библейского повествования о рае оказывается тем человеком, которого изучает наука? У отцов Церкви есть четкий ответ на этот вопрос. Человек из ангельского существа превращается в биологический организм в тот момент, когда Бог возлагает на изгнанников одежды из шкур животных: «и сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их» (Быт. 3: 21). В святоотеческом понимании рая «ризы кожаные» являются символом всего того, что роднит нас с животными. По словам св. Григория Нисского, «воспринятое нами от кожи бессловесных – плотское смешение, зачатие, рождение, нечистота, сосцы, пища, извержение, постепенное прихождение в совершенный возраст, зрелость возраста, старость, болезнь, смерть. <…> Всего того, что к естеству человеческому примешалось из жизни бессловесных, прежде в нас не было»[117]. Сюда относится размножение: «скотским стал тот, кто ради склонности к вещественному принял в природу это болезненное рождение»[118]. Сюда относится питание: св. Григорий стыдится того, «что, по подобию бессловесных, наша жизнь поддерживается едой»[119]. Наконец, даже сама смерть для св. Григория – это прежде всего животная особенность: «поскольку всякая кожа, отделенная от животного, мертва, то думаю… Врачующий… промыслительно наложил на людей возможность умирать, которая была отличием естества бессловесного»[120].

Для раннего Августина ризы кожаные также являются в первую очередь символом животного существования, на которое людей обрекло грехопадение. Важнейшим проявлением животности Августин, как и св. Григорий Нисский, считал смерть: «что может яснее означать смерть, которую мы испытываем в этом теле, как не шкуры, которые мы снимаем с мертвых животных»[121]. Необходимость умирать роднит нас со скотами, подобно необходимости питаться и размножаться: «он [человек] ниспал к смертности животных»[122]. Или же, как пишет св. Максим Исповедник, «грех через преслушание осудил человеков иметь общее с бессловесными животными свойство преемства друг от друга»[123]. По его словам, Господь, непорочно рожденный от Девы, приходит, чтобы освободить людей «от уз рождения и от [прившедшего] по причине осуждения за грех закона произрастания от семени, словно трава, и от сродного с растениями и бессловесными животными становления в бытии»[124].

Аналогичную трактовку этого библейского образа можно встретить у очень многих отцов Церкви. Св. Иоанн Дамаскин отмечал, что облачение в кожи означает, что человек облекся в смертность, то есть в смертную и грубую плоть[125]. Или, как писал св. Анастасий Синаит, человек «вместо нетленного, бессмертного и близкого к невещественному тела, которым обладал [до грехопадения], был переоблачен Богом в тело нынешнее – более дебелое и страстное»[126]. Такую же мысль можно найти и у св. Григория Богослова: «чрез грех делается человек изгнанником, удаляемым в одно время и от древа жизни, и из рая, и от Бога, облекается в кожаные ризы, может быть в грубейшую, смертную и противоборствующую плоть»[127].

До греха человек не имел отношения к животному миру, лающему, ржущему, блеющему, – вот что на разные лады говорят нам отцы Церкви. Скорее всего, и сам животный мир до грехопадения человека, до того как «тварь покорилась суете» (Рим. 8: 20), был совсем другим, но каким – мы не знаем! С этой точки зрения саму включенность человека в эволюционирующую природу на правах биологического вида, тот факт, что человек «уподобился скотам несмысленным» (Пс. 48: 12) и ведет свою родословную от животных, надо расценивать как наказание за грех, совершенный им ранее за пределами исторического времени нынешнего мира.