Обезьяна и Адам. Может ли христианин быть эволюционистом?

Можно сказать, что есть два разных состояния одного творения. В одном из них смерть от века побеждена, звезды светят вечно, а все животные дружно сосуществуют. В другом состоянии людей кладут во гроб, звезды гаснут, одни виды животных приходят на смену другим. Состыковать два эти плана бытия способен только Бог, Который посылает нам Своего Сына «из царства вечного, непадшего, неведомого нам мира начала и конца» (К. Барт). Только через Его откровение люди могут узнать об иной действительности, выходящей за рамки их жизненного мира. По удачному выражению Барта, известная нам плоскость – «это сотворенный Богом, однако отпавший от изначального единства с Ним и потому требующий спасения мир „плоти“». Только в Иисусе Христе она пересекается «другой, неизвестной плоскостью – миром Отца, миром изначального творения и окончательного спасения»[226]. Видимая Вселенная продолжает двигаться в направлении тепловой смерти, тогда как в том, другом мире победа над смертью уже одержана. Каждому из живущих на Земле осталось дождаться корабля, отплывающего в эту небесную отчизну.

Вместо приложения. Богословие под знаком катастрофы

Христианская интерпретация эволюции, защищаемая на страницах настоящей книги, основана на допущении, что Бог сотворил мир не таким, каким мы видим его сейчас. Поэтому некоторые исследователи предлагают называть такой подход альтеризмом, от латинского alter – иной, переменившийся[227]. Разумеется, я не являюсь первым, кто решил прибегнуть к нему. Так что в финале этой книги нельзя не остановиться на взглядах моих идейных предшественников, тем более что многие из них незаслуженно остаются в тени теистического эволюционизма. Может быть, кому-то этот обзор покажется повторением уже выше сказанного – но, с другой стороны, в формулировках выдающихся христианских авторов прошлого можно почерпнуть для себя что-то новое и ценное.

Если идея творения через эволюцию была продуктом оптимистичного XIX века, то альтеризм родился уже в XX веке, когда вера в прогресс померкла перед лицом исторических катаклизмов. Первая мировая война с особой остротой поставила перед христианскими мыслителями вопрос о зле и его причинах. Перепаханные снарядами поля сражений с одинокими обугленными деревьями, траншеи, доверху забитые трупами, госпитали, переполненные тифозными больными, эпидемия испанки, за несколько месяцев выкосившая миллионы человек по всей Европе… Глядя на все это, христианам оставалось только повторить вслед за Августином: «мы должны считать причиной этого зла или несправедливость и бессилие Бога, или же наказание за первый и древний грех»[228]. Вот почему учение о падшести человека и мира в межвоенные годы вышло на первый план в трудах богословов разных конфессий.

Например, уже не раз цитировавшееся выше второе издание «Послания к Римлянам» Карла Барта, где так много говорится об отчужденности человека от Бога, готовилось в 1921 году в Геттингене, в кризисной послевоенной Германии. Одновременно в Англии, которую тоже опалил огонь войны, выходит книга «Проблема зла» (1920). На этой книге стоит остановиться подробнее, поскольку она неизвестна русскоязычному читателю, хотя упоминания о ней встречаются, например, у о. Сергия Булгакова. Ее автор, англиканский священник Питер Грин, был весьма неординарной личностью. Боксер, вегетарианец, он много лет служил каноником Манчестерского собора и настоятелем двух приходов в беднейших рабочих кварталах Солфорда (пригород Манчестера). Болезни, нищета, преступность и проституция – вот та обстановка, в которой Грину приходилось нести своей пастве слово Божье. Грин много раз имел возможность убедиться в том, что «весь мир во зле лежит» (1 Ин. 5: 19), причем зачастую причины этого зла не имеют видимой связи с человеческими поступками. Понятно, что за убийством или ограблением стоит чья-то злая воля, но как быть со смертоносными бациллами и стихийными бедствиями, которые убивают больше людей, чем все преступники, вместе взятые?

«Если мы хотим „пути Творца пред тварью оправдать“, мы должны установить некоторую связь между человеческим грехом и физическим злом, чтобы устранить последнее из разряда тех вещей, за которые несет ответственность Бог»[229], – пишет Грин. Свободная воля человека невидимым образом связана с миром, в котором он живет. Окружающая реальность несет на себе отпечаток преступления, которое было совершено вне плоскости исторического времени. Это преступление предопределило появление человека на Земле в качестве биологического вида и потому само никак не могло быть частью его земной истории. Неужели все творение стенает и мучается из-за того, вопрошает Грин, что «создание, едва напоминающее человека, питекантроп прямоходящий, где-то в болотах Индо-Африканского континента, или на высокогорье Центральной Азии, или где там еще может быть колыбель человеческой расы… из двух смутно понимаемых альтернатив выбрало неправильную?»[230].