Обезьяна и Адам. Может ли христианин быть эволюционистом?

Еще более важную роль сыграло то, что православное богословие чуть ли не до конца XIX века фактически находилось в плену у западной догматики. Как отмечал прот. Георгий Флоровский, долгое время обучение богословию в большинстве православных академий и семинарий велось по протестантским учебникам, пришедшим с Запада. В первом издании «Катехизиса» митрополита Филарета (1823) такое понятие, как Священное Предание, вообще не упоминалось. Никакого альтеризма в России не могло возникнуть по тем же причинам, по которым он не возник на Западе, – послепетровское православие ориентировалось на Августина и восходящую к нему схоластику, а альтернативная богословская традиция просто игнорировалась. Интерес к святоотеческой мысли Востока проснулся уже ближе к началу XX века, тогда же состоялось, кстати, и «открытие» русской иконописи. Но грянула Первая мировая война и революция – и задачу по христианскому осмыслению эволюции православным мыслителям пришлось решать уже в эпоху потрясений.

В 1920 году, как раз тогда, когда книга Питера Грина увидела свет, в Новороссийске умер от сыпного тифа русский философ Евгений Трубецкой. Сюда он попал с частями отступающей Белой армии. До того как погрузиться в водоворот Гражданской войны, Трубецкой успел завершить свой opus magnum – «Смысл жизни». Этот труд был начат философом в годы Первой мировой, а последние его страницы дописывались в ноябре 1917 года под грохот большевистских пушек, расстреливавших засевших в Кремле юнкеров. Во всей этой кровавой вакханалии Трубецкой видел выражение той глобальной катастрофы, случившейся с тварным бытием, о которой в те же самые годы размышлял реформатский пастор Барт из Геттингена: «всеобщее господство смерти, очевидно, указывает на наличие невидимого греха, на происшедшее падение, которое не идентично происходящим и оплакиваемым как грех случаям исторической жизни»[239].

«Посмотрите на мир, отпавший от Бога. В отличие от рая он характеризуется именно распадением всех жизненных связей: рушится всеобщий мир, низшая тварь ополчается на человека, стихии выходят из повиновения»[240], – писал Трубецкой. Война между народами в его глазах – просто частный случай «той всеобщей беспощадной борьбы за существование, которая наполняет жизнь природы». В эссе «Умозрение в красках» Трубецкой с ужасом пересказывает короткометражный фильм из жизни аквариума, увиденный им в 1910 году в берлинском кинотеатре. Главным героем фильма была личинка жука-плавунца: «Перед нами проходили картины взаимного пожирания существ… И победителем в борьбе с рыбами, моллюсками, саламандрами неизменно оказывался водяной жук благодаря техническому совершенству двух орудий истребления: могущественной челюсти, которой он сокрушал противника, и ядовитым веществам, которыми он отравлял его»[241]. Трубецкой вопрошал: не происходит ли, просто в большем масштабе, то же самое и на международной арене, когда военная машина могущественного государства обрушивается на более слабых соседей?

Зло, проистекающее из поступков человека, коренится в мировом зле, которое, в свою очередь, восходит к человеку как носителю мирового смысла. Круг замыкается. «Всеобщий грех мира может быть только результатом грехопадения существа, бывшего до того носителем всеобщего смысла вселенной. Таким, по христианскому учению, и был первоначальный человек»[242], – пишет Трубецкой. Но Благая Весть возвещает, что всеобщее засилье зла будет преодолено. В конце времен мир вернется к первоначальной гармонии: «будущий век представляется христианству как всеобщее восстановление телесной жизни, как грядущее воскресение не только человека, но и всей природы»[243]. В этом освобождении твари от рабства тлению заключается «оправдание всего долгого, многотрудного пути мировой эволюции», протекающей в падшем мире.

Рассуждая о природе боли и страданий, Трубецкой приходит к выводу, что «утверждения христианского учения о состоянии вселенной до грехопадения относятся вовсе не к земной планете в тесном смысле слова». Речь идет скорее об ином плане бытия, об ином универсуме, который предшествовал видимому миру. «Все утверждения откровения о вселенной до грехопадения относятся к такому ее состоянию, где весь космический строй был иной. Там действовали законы природы, отличные от тех, которые обнаруживаются данными нашего научного опыта. За пределами этих эмпирических данных наука ничего не знает и знать не может»[244].