Обезьяна и Адам. Может ли христианин быть эволюционистом?

Мировые катастрофы послужили фоном и для философии Николая Бердяева, наиболее крупного сторонника альтеризма. Вот как сам он пишет об этом в своей автобиографии: «Мне пришлось жить в эпоху катастрофическую и для моей родины, и для всего мира. На моих глазах рушились целые миры и возникали новые. Я пережил три войны, из которых две могут быть названы мировыми, две революции в России, малую и большую, пережил духовный ренессанс начала ХХ века, потом русский коммунизм, кризис мировой культуры, переворот в Германии, крах Франции и оккупацию ее победителями… Для философа было слишком много событий: я сидел четыре раза в тюрьме, два раза в старом режиме и два раза в новом, был на три года сослан на север, имел процесс, грозивший мне вечным поселением в Сибири, был выслан из своей родины и, вероятно, закончу свою жизнь в изгнании»[245].

Мысль о падшести, поврежденности мира, о бытийственном изгнанничестве всего рода человеческого проходит через все работы Бердяева, начиная со «Смысла творчества», вышедшего в 1916 году в воюющей России. «Само это ограниченное состояние природного мира, столь экономически (sic) описываемое Коперником, Лайеллем и Дарвином, порождено падением человека, перемещением иерархического центра вселенной»[246], – говорит Бердяев. Самосознание человека находится в решительном несоответствии с его положением в природе, и этот паскалевский парадокс – главная проблема, занимающая философа. Мы – единственные во Вселенной, кто способен постигать себя и все, что нас окружает. Но в то же время слепая, глухая и безмозглая Вселенная с легкостью может раздавить нас, как жалкую букашку. Бердяев объясняет это несоответствие грехопадением, которое превратило человека из центра бытия в объект среди других объектов. «Приниженное положение, которое занял человек в данном состоянии мира и данной планетарной системе» ничего не говорит о его истинном статусе в мироздании. До грехопадения мир выглядел иначе, чем сейчас: «земля с живущим на ней человеком стала вращаться вокруг солнца, в то время как весь мир должен был бы вращаться вокруг человека и его земли»[247].

Для Бердяева само собой очевидно, что человек не мог выйти из рук Бога в том состоянии, в котором он пребывает сейчас. Это относится не только к космической ничтожности человека, но и к его эволюционному происхождению. Бердяев не может допустить и мысли, что Бог творил человека посредством эволюции. «Эволюция, – отмечает он, – принадлежит плану объективации»[248]. Человек, произошедший от животных, – это нонсенс, извращение, Бог не мог задумать его в таком виде. Эволюция наряду с прочими природными процессами, доступными научному наблюдению, начинается после грехопадения: «ниспавший в дольний природный мир человек лишь в постепенном процессе развития поднимается и обретает свой образ. В этом истина эволюционизма»[249]. Биологическая сторона жизни человека, согласно Бердяеву, – это зримое следствие его отступления от Бога. «Рождающий пол, подчиняющий человека природной закономерности и соединяющий его с животным миром, есть дитя греха и отпадение от Бога»[250] – в этом утверждении Бердяева легко угадываются отзвуки богословия св. Григория Нисского и св. Максима Исповедника.

Бердяев пробует пересказать святоотеческое учение о грехопадении в кантовских категориях вещи в себе (=ноумена) и явления (=феномена). «Центром мира является лишь человек, как нумен; человек, как феномен, – ничтожная песчинка в мире»[251]. Мы не знаем вещи такими, какие они есть сами по себе, а лишь такими, какими они нам представляются, говорит нам критическая философия. Но, как пишет Бердяев, «Кант не объяснил, почему образовался мир явлений и почему разум ограничен познанием этого мира явлений, который не есть подлинный мир»[252]. Согласно Бердяеву, это произошло в результате грехопадения, когда человек подвергся объективации, то есть превратился в объект, противопоставленный всем прочим видимым вещам. «Объективация есть выбрасывание человека вовне, экстериоризация, подчинение условиям пространства, времени, причинности», в этом – «источник зол и страданий мировой жизни», «в объектности есть падшесть»[253].

Бердяев отмечает: «объективация, неподлинность феноменального мира совсем не значит, что мир людей, животных, растений, минералов, звезд, морей, лесов и т. д. нереален или что за ним есть совсем непохожие вещи в себе, а значит, что этот мир находится в недолжном духовном и нравственном состоянии, в состоянии рабства»[254].