Обезьяна и Адам. Может ли христианин быть эволюционистом?

«В то время как человек, рассматриваемый с животной стороны, – это создание Земли, высшее позвоночное, возникшее последним по времени, с духовной стороны он не может быть таковым»[231]. Напротив, весь видимый мир в каком-то смысле – это плод человеческого сознания, зависящий от его восприятия. Грин спрашивает: каким был бы мир для существа, которое обладало бы множеством дополнительных чувств и умело бы слышать электричество и видеть рентгеновские лучи? Или каким был бы мир, если эволюция произвела бы людей, снабженных только чувством осязания? «Мир, который представляется абсолютно другим, и был бы для меня абсолютно другим миром»[232], – отмечает Грин. «Мир таков, потому что человек таков, какой он есть… Мир можно считать отражением человеческого духа»[233].

Отсюда Грин делает вывод: «существует взаимосвязь, необходимая и глубокая, между греховным состоянием человеческого духа и гибельными условиями видимого мира. Если греховный род не может обитать нигде, кроме как в мире, полном зла, раковые заболевания и вулканы (или другие формы физического зла) будут существовать до тех пор, пока весь род не будет искуплен и очищен»[234]. Мы живем в том мире, какого заслуживаем, – разве не то же самое нам хочет сказать и Библия, повествуя о проклятии, постигшем землю из-за преступления прародителей? Но – если вглядеться внутрь себя – чем мы лучше Адама, Евы и сына их Каина? Имеем ли мы право требовать для себя какого-то лучшего мира? Если мы еще не успели никого убить и ограбить, то нам просто повезло не оказаться в той ситуации, когда бы мы это сделали. Говорят, многие нацистские преступники в обычной жизни были милейшими людьми, такими же, как мы с вами. Просто не всех назначают начальниками концлагеря.

«Было бы неправильно рассматривать грехопадение человека как имевшее место в этом мире при настоящих условиях нашего существования»[235], – пишет Грин. Но это не значит, что оно не имеет непосредственного отношения к нам. Все ужасы окружающего мира можно расценивать как данный в опыте трансцендентальный акт нашей собственной преступной воли, проявление греха, совершенного за пределами феноменальной действительности. «Если кто из нас не познает, что он есть Адам, тот, который согрешил пред Богом в раю, то как может он признать и думать, что нисшествие Сына и Слова Божия было для него?»[236] – говорится у св. Симеона Нового Богослова. «Грехопадение не могло не оказать воздействия на весь видимый мир. Совершенное, непадшее человечество необходимо предполагало бы совершенный мир», – утверждает Грин: «непадший род обитал бы в „хорошем весьма“ мире, свободном от боли и смерти»[237].

В своей приверженности альтеризму Питер Грин был редким исключением среди неправославных богословов. Несмотря на очевидные преимущества, на Западе этот подход так и не получил широкого распространения, что и неудивительно, ведь западная мысль никогда не придавала грехопадению космического значения. Среди православных мыслителей альтеризм нашел гораздо больше сторонников. Но все же нельзя сказать, что он расцвел пышным цветом на российской почве. На первый взгляд, это довольно странно, ведь Российская империя еще в XIX веке была единственной православной страной, где естествознание находилось на мировом уровне. Ковалевский, Тимирязев, Мечников стали громогласными глашатаями нового эволюционного мировоззрения, проигнорировать их было невозможно. Казалось бы, встреча православной традиции и эволюционной биологии была неизбежна. Почему же в России редко кто вспоминал о св. Григории Нисском или св. Максиме Исповеднике, когда речь заходила об эволюции?

Одна из причин кроется в цензуре, делавшей невозможной свободную дискуссию по таким вопросам, как наука и религия. Православные богословы и ученые-естественники в XIX веке существовали как бы в параллельных мирах, стараясь не посягать на территорию друг друга. Один мир жил по «Догматике» митрополита Макария (Булгакова), другой – по книгам Дарвина и Геккеля. Примечательно, что сам митрополит Макарий вообще не считал примирение данных науки с христианским мировоззрением большой проблемой: «по мере успехов геологии, многое, что прежде считали противоречащим повествованию Моисея, ныне оказывается ложным и потому не стоящим никакого внимания. А отсюда можно заключать, что при дальнейших успехах этой науки и все остальные, заимствуемые из ней, возражения против Moисеева сказания рассеются сами собой»[238]. Нетрудно заметить, насколько ошибочным оказался этот прогноз.