Облава

Они двинулись за ним но лесистому склону горы к подножью. Крутогор, на который раньше они поднялись без особого труда, сейчас казался бесконечным. Они готовились услышать недобрые вести и от волнения дышали часто и прерывисто. Ими овладел страх – хотелось оттянуть встречу, и они инстинктивно противились этому желанию, подогревая в себе нетерпение. Перебегая от дерева к дереву и обгоняя друг друга, они часто закрывали глаза, чтобы не видеть двойную бездну, к которой приближались. Они чувствовали себя как в бою, где любая отсрочка граничит с трусостью, а опоздание ведет к поражению.

Они не опоздали – человек лежал немногим дальше того места, где они видели его в последний раз. Лежал он как колода, закрыв рукой глаза, и разговаривал сам с собой.

Его бормотание, по мере того как они подходили ближе, слышалось все громче и походило на перебранку, полную злых слов, повторяющихся по два, по три раза сряду. Им стало неловко, словно они подслушали. Гавро кашлянул.

— Это ты, Арсо? – спросил он.

Тот медленно убрал со лба руку и сказал:

— Да... Я... Я убежал...

— И хорошо, что убежал. Главное, ты жив.

— Резвые ноги выручили – на дерево, потом вниз с горы, и сюда.

— Остался ли еще кто-нибудь в живых?

— Не думаю. Куда там! Как навалились драконы и вороны!

Гавро наклонился к нему.

— Куда тебя ранило? В голову?

— Нет, внутри. Отведите меня в землянку, холодно.

— В землянку? – Момо усмехнулся. – Погоди немного, сразу нельзя.

«Почему сразу нельзя, – подумал Арсо, – что он надо мной насмехается? Здесь Поман-река, недалеко Тамник и

Орван, я знаю теперь, где нахожусь! Как только заговорил

Гавро Бекич, тут же все узнал, я и раньше догадывался по небу и деревьям. Землянка недалеко, ее не видно, зато я слышу ручей, который протекает мимо нее, он один так журчит, пробираясь среди корней и камней под снегом.

Еле-еле дошел, дальше не могу, пока не отдохну. Сам не знаю, как мне удалось на них набрести; повезло, конечно, тут легко заблудиться. А они вместо того, чтобы обрадоваться, даже не хотят пустить меня внутрь. Как странно, все вдруг сразу охладело – и земля и люди. Должно быть, у них какая-то тайна в землянке. Или Байо приказал никого не пускать, или им кажется подозрительным, что я один спасся. Поторопился я сказать, что удрал, болтаю, что попало, без нужды. Этот Гавро чудак какой-то! Просто свинья. Чего он там ищет у меня под рубахой и еще пуговицы отрывает? Пальцы у него узловатые, ногти острые, ворочает меня, как мешок, – хватит, наконец! Вообразил, что я ранен в живот, как Видо Паромщик, надо ему сказать. .»

— Я не Видо Паромщик, – простонал он. – И не ранен.

Гавро приостановился и спросил:

— Разве Видо ранен?

— Где ты его видел? Куда он ранен? Откуда ты знаешь, что он ранен? – забросал его вопросами Момо’

— Он умер. Турки его... Турки на обман мастера, им ни в чем нельзя верить.

— А Байо тоже погиб? – спросил Качак.

— О Байо не знаю, я не видел его. Разве он не в землянке?. Турки сволочи, все лукавят! И Гару они убили, внезапно, из засады, и Зачанина в ногу ранили. Я убежал, не мог смотреть, как Зачанин ножом отрезал себе пальцы на ноге. – И он закрыл глаза рукой.

— Был ли еще кто-нибудь, когда Видо умер?

— Были, все мы были: Раич Боснич и Гладо.

— Какой Гладо?

— Черный, тот, что ракию здорово пьет. Он наверху остался, не захотел вниз, у костра сидит.

Они переглянулись. Плохие вести сыплются из Арсо, и они молча, взглядами, убеждают друг друга, что все это не внушает доверия. Рехнулся от страха, бредит, выдумывает, всерьез нельзя принимать. Лучше вообще ни о чем его не спрашивать. Словно это и не Арсо Шнайдер, а злой дух страха и поражения в его обличье. Гавро и Момо поставили Арсо на ноги, Качак понес его винтовку. Тащат его, толкают чуть ли не как пленника к лесу. Как только он пытается что-то говорить, его прерывают: потом, мол, расскажешь, в другой раз. Арсо в смятении терпит и силится вспомнить, что такое он сболтнул. Раскаивается, что помянул Видо и Гару; зарекается не говорить о погибших, чьи имена уже перепутались у него в памяти. Они все шли и шли, лес все тянулся и тянулся, и ему кажется, будто его ведут в землянку у Дервишева ночевья. Его это радует: там тепло, мягко и все знакомо. Когда он снимет обувь и приложит ступни к горячей каменной плите под печкой и закроет глаза, морок мигом исчезнет, и сразу станет ясно, что все эти смерти лишь дурной сон.

Подойдя к початому одонью листовняка, Гавро взобрался на него и стал сбрасывать охапки веток. Уложив на них Арсо, они сняли с него обувь, рубашку, завернули штаны до колен и принялись его тереть и месить, как тесто в квашне.

— А сейчас холодно? – спросил Качак.

— Н-нет, хорошо. А еще лучше будет, если вы мне вздохнуть дадите.

— А теперь скажи: почему Раич Боснич оказался у вас?

Ты уверен, что его видел?

— Да, видел, он заблудился.

— Раич и с завязанными глазами не может заблудиться.

— Он привел этого, – не знаю, как его зовут, какое-то чудное имя у него, он еще отбил чужую жену.

— Уж не Ладо ли он привел? – спросил Момо.

— Верно, Ладо. Его надо было привести к Байо, на Поман-реку, а метель помешала.