Облом

– Весь в меня, подлец. Вон какой шустрый. Слышишь, как бьет? Эть. Давай, давай, сынок, работай. Как бы лет через пяток не пришлось взять тебя на охоту.

Когда приспело время и Любаню отвезли в райцентровский роддом, тут Митяй лишь ночевать приходил домой. Каждый день после работы его можно было увидеть выезжающим на велосипеде из деревни. В этот час он появлялся под больничными окнами. Встав на фундамент, подтягивался к подоконнику. Когда в окне появлялись по-собачьи преданные, поначалу ничего не видящие через стекло, глаза, женщины в палате смеясь окликали Любу. Она подходила к окну, понимающе улыбалась. Митяй же за окном, казалось, повизгивал в нетерпении. Он взметывал брови, мол, что так долго, супил их, тряс подбородком, мол, крепись.

– Как она там? – изредка встречая его в деревне, спрашивал кто-нибудь из знакомых.

– Да ходит еще, – словно равнодушно отвечал Митяй.

– Мужицкого полку не прибыло? – лип при встрече Полторайка.

– Зачем мужицкого? – возражал на всякий случай Митяй. – Мне девку хочется, помощницу матери.

– Ну-ну, я тоже так думаю, – отвечал Полторайка.

Мать, зная о страстях сына, при случае осторожно подсказала ему:

– Ты, Мить, знаю, наследыша ждешь. Любой в первоотцовстве так. Только обучи себя загодя: родит Люба дочку, не обидь горячкой.

Сам Митяй позже отметил мудрость совета матери.

В тот вечер он, как всегда, подоспел к заветному больничному оконцу. И лишь подтянулся, как женщины в палате увидели его, радостно замахали руками. От неожиданности Митяй зашелся, сорвавшись наземь, никак не мог встать, встав, затрусил к больничным дверям, вспомнил, что не пустят, снова подбежал к окну, вскарабкался, и только Любаня осторожно привстала с подушки, вновь сорвался, вновь побежал к дверям, нетерпеливо костяшками пальцев застучал. Женщина в халате, открывшая дверь, понимающе улыбалась.

– Кого ждешь, отец? – спросила она весело.

– Кого бог послал, – сиял Митяй. – Ну кто, кто? Не томи же.

– Радуйся помощницам матери. Дочки.

– Как это дочки? Не вся ж палата моя. Одна у меня жена.

– Да двойняшки у тебя.

Ничуть не огорчился Митяй тому, что вместо долгожданного сына привез домой дочерей. И даже на Полторайку не обижался, когда тот хихикал:

– Рад я за тебя, Мить. Не поверишь, как рад. После второй я уж мечтать забыл о сыне. А ты теперь навродь товарище по несчастью мне.

Да и чему было огорчаться в те безоблачные дни. Безоблачные по сравнению с теми, что ждали впереди.

Первое время по ночам, лишь послышится шевеление в люльке, а затем один за другим два ротика начнут чмокать, требуя покормить, первым вскакивал он из постели. Торопил, поругивая, жену:

– Вставай, вставай, проспала ведь. Проголодались уж, смотри.

Как коршун вьется над птенцами, днем часто повисал над люлькой, пристально рассматривал два розовеньких личика, улюлюкал, присвистывал губами, не переставал удивляться: почему они смотрят не поймешь куда, мимо него.

Но дни летели. И не только смотреть и узнавать подходившего отца научилась детва, но и требовать к себе большего внимания. У них внезапно обнаружились капризы. Вместе с зубками прорезались голоса. Как осенние петушки по утрам соревнуются в пении, они начинали плакать и не останавливались, пока мать или отец не брали их на руки. Плакали на редкость дружно, особенно ближе к полночи, когда отец пребывал в сладчайшем сне. «Ну, начинается катавасия», – говорил Митяй, просыпаясь.

Когда эта маета стала повторяться каждую ночь, выведенный из терпения отец решил перебраться спать во двор. Он устроил под навесом лежак и с удовольствием уснул в первую такую ночь. Но ведь какие летом ночи, не успел сомкнуть глаза – уже и обутрело.

Не проснулся Митяй в ту ночь от младенческого плача. Однако, лишь первым касанием тронула денница деревню, Митяев же петух, имевший обычай, покинув насест, первым в деревне подавать голос, встал обок спящего хозяина и заорал у него под ухом так, что Митяй, словно облитый холодной водой, вскочил из постели и бросился за петухом. Прогонявшись, но так и не сумев наказать нарушителя покоя, он вернулся в остывшую постель. И только начал засыпать, как ранний певец восстал на исходной позиции и снова заголосил во всю мочь, быть может, решив, что не угодил хозяину слабостью первой песни. И снова бросился Митяй за птицей в тщетную погоню.

К школьному сторожу деду Горюну Митяй пришел несколько дней спустя уже нервозный. Объяснил все.

– Спи, коль желаешь, – кивнул дед на топчан. – Мне, все одно – службу несть, и лавки хватит.

– Малое дитя, оно должно плакать, – рассуждал дед. – А с петухом я научу тебя, как оформиться.

Управу на горлопана дед Горюн предложил простую. Митяй принес от него утром миску с моченым пшеном – отходами домашнего винокурения.

– Вечером дашь поклевать – как убитый заснет, еще и будить утром как бы не приш-лось, – наставлял дед.