Обломок молнии

Я гляжу на туфлю, на носок, самый обыкновенный, дешевый носок. Кажется, пятьдесят копеек пара. Отец всегда сам покупает носки: для меня — дорогие и яркие, а для себя — только такие, серые. Он говорит, что от дорогих носков у него ноги болят. Но я сильно подозреваю, что он это из экономии. На себе экономит. Готовое платье тоже из экономии, хотя не понимаю, почему бы отцу раз в пять лет не сшить себе хороший костюм или пальто. Чаще он, кажется, одежду и не покупает. А все готовое сидит на нем скверно: обязательно образуются складки сзади у воротника. Впрочем, у многих на улице я вижу такие складки. Воротник морщится и отстает, петля торчит наружу, как будто портные специально позаботились о том, чтобы при случае удобно было хватать за шиворот. Воротник торчит, прямо-таки провоцирует: раз, и схватил! По этим складкам у воротника я сразу узнаю готовое платье.

— Ну, что ты думаешь о море, сынок? А?

Море… На море был я только раз, и то в детстве. Почти забыл уж.

— Не знаю… Пожалуй, все-таки надо устраиваться на работу. Пора деньги зарабатывать.

— Деньги! Чепуха какая. Пока мы с матерью живы… Успеешь еще, наработаешься!

Отец начинает сердиться.

— Имей в виду, что такая возможность отдохнуть не скоро представится! Отпуска маленькие, к тому же в армию пойдешь, там уж не до отдыха будет! Думать надо, голова садовая!

Что там думать? Вместе со всеми я, пожалуй, поехал бы. А так, оставить отца и мать на работе, а самому — к морю. На всех, конечно же, денег не хватит…

В прихожей хлопает дверь, это пришла мама. Слышно, как она делится впечатлениями с Зоей Ивановной.

Моя мама — это прежде всего ворох свежих новостей. Дверь хлопнет, и вместе с запахом снега и духов: «А на улице гололед, в галантерею привезли цветную шерсть, артистка Вякина ушла от режиссера, а на кинотеатре висит во-от такая афиша, от угла и до угла, новый кинобоевик в четырех сериях. Очередь в кассу — до самой молочной!» И все это вынимая из авоськи свертки, баночки, селедки, ломкие прутья макарон.

Мама когда-то мечтала о сцене, даже раз выступала в какой-то маленькой роли, но дальше у нее не получилось, и осталась она при театре секретарем-машинисткой. На всю жизнь. «И хорошо, — говорила мама, — я даже рада, что так вышло. Что бы я стала делать теперь, при моей полноте? Диета? Спасибо, это не для меня!»

У мамы румяное, совсем молодое лицо. И не моложавое, а именно молодое. Быстрые карие глаза, коротенький круглый нос. Старит ее лишь полнота…

— Ребятки, обедать!

Из своей комнаты, потирая руки и держа нос по ветру, выходит Левушка. Мама разливает суп.

— Я вот говорю Виктору насчет поездки на море, — начинает отец. — По-моему, надо ему поехать. Путевку мне должны выдать.

— Ах, Витя, Витя! Как подумаю я, зачем ты забросил музыку, — начинает мама. — Был бы сейчас пианистом, и никаких забот… А насчет путевки — вряд ли на сентябрь дадут. Бархатный сезон, все начальство на юге. Вот если бы пораньше… Ну что же, Витюша, я могу поговорить у себя в месткоме. Были у нас путевки в дом отдыха Подсолнечное…

Отец наклоняется над тарелкой, складки у воротника куртки становятся дыбом.

— Нет, зачем же Подсолнечное? — хмуро протестует он. — Я сказал — достану на юг.

— Ну хоть не на юг. Не всем же на юг, — кротко возражает мать. — Надо заранее смириться. Чем плохо в Подсолнечном? Зато близко!

Левушка ест, поглядывая в развернутую брошюру.

— Ты что это, — обращается к нему отец, — выходит, разом оба вида питания получаешь — и телесное и духовное? Отложи-ка книжку, ешь по-человечески! Кстати, как там у тебя дела в институте?

Левушка перестает читать.

— Ничего, все пока благополучно. Проясняется тема моей будущей кандидатской. Скоро начну… Вчера Алевтина Петровна заезжала к нам, сказала, что…

— Как, разве к нам заезжала сама Алевтина Петровна? — вскрикивает мама. — А в доме беспорядок, развал! Уж представляю себе! Ужасно!

— Насчет развала — не заметил, — резонно отвечает Лев, — об этом надо спросить нашего Митрофанушку. Он без дела мается, мог бы и убрать.

— Ну ладно, ладно, — примирительно бурчит отец. — Нашел Митрофанушку.

— Витя, сыночек, — стонет мама, — неужели у нас вчера был беспорядок? Мне, право, стыдно!

— Да никто к нам не заходил, успокойся! — Я разозлился.

— Как же? А Алевтина Петровна?

— Не знаю. Заскочила во двор какая-то дама. На минуту заскочила и сразу уехала. Может, это Алевтина Петровна и есть.

Лев начал краснеть. Краснеть он начинает обычно с носа.

— Господи, Левушка, неужели ты обращаешь внимание на разные глупые выходки! — Мама повернулась ко мне. — А тебе стыдно. Стыдно задевать старших!

— Вот! Всегда так! — Левушка выскочил из-за стола, забегал по комнате. — Своего любимчика вечно выгораживаете! Скоро совсем на шею сядет! Работать невозможно.

— Ну ладно, ладно, успокойся. — Отец махнул рукой. — Оба вы хороши. Ты тоже к нему придираешься!

— Что делать, что уж есть, то и есть, — сказала мама. — Задеваете друг друга, деретесь… А надо прощать. Я вот все терплю… На шею так на шею, оскорбление так оскорбление… Все приму. Чего уж тут. Что уж будет. Один такой, другой сякой. Какие уж есть.