Обломок молнии

Может, я хохотал бы до упаду над похождениями этого жулика Чичикова и плакал бы над беднягой Дубровским, если бы не наслушался в классе про «деспотизм и самодурство Троекурова, типичного барина, помещика-крепостника, и про «накопительство и капиталистические тенденции гоголевского героя». Я долго раздумывал обо всем этом. И додумался до того, что школьные уроки литературы начали казаться мне какой-то колоссальной молью, пожирающей лучшие книги.

Потом я снова открыл шкаф, оглядел корешки книжек и поклялся себе, что обязательно перечту их все. Пусть только позабудутся немного. А пока отыскал последний номер «Крокодила», начал с первого фельетона, про то, как на базе воровали овощи. Выходило, что самый злостный враг — это сторож той базы. Меня совсем одолела зевота, и, если бы не соседка Зоя Ивановна, я бы, наверное, уснул. Но вряд ли кто сможет уснуть, когда к соседке пришла подруга и они за стеной распевают в два голоса.

Зоя Ивановна пела каким-то искусственным, металлическим тонким голоском. Впрочем, и говорила эта пожилая сухонькая женщина точно таким же голосом, щебечущим, пронзительным и немного в нос. Долгое время я не понимал, откуда у Зои Ивановны этот странный носовой голосок. Напоминает не то Петрушку из кукольного театра, не то Буратино. И только когда по телевизору стали демонстрировать тридцатилетней давности фильмы, я догадался: Зоя Ивановна подражала героиням этих фильмов. Недаром добрейшая соседка и одевалась-то по тогдашней моде: обесцвеченные кудряшки, платьице в горошек с круглым белым воротником, какие-то расклешенные длинные юбки. Видно, подражать начала она еще тогда, лет сорок назад. Вот это называется — «вжилась в образ»!

Ну а голосок? Тут я, если можно это так назвать, провел специальное исследование. В уме, конечно. Дело в том, что лет тридцать-сорок назад звукозапись была еще не на высоте. Вот поэтому и получилось, что героини экрана пищали-трещали такими неестественными, попугайскими голосами.

Но кино есть кино, кинозвездам всегда подражают. Не исключено, что все девчата того времени говорили точно так же, двигались рывками и были способны в любую минуту совершить какое-нибудь чудачество: например, обидевшись на ухажера, вдруг выпрыгнуть из лодки в реку и прямо в платье, саженками к берегу. Или, никому не сказав ни слова, взять да и укатить на Дальний Восток. Просто потому, что настроение такое, к тому же на улице дождь, а в вагоне сухо и музыка. А для Зои Ивановны я даже прозвище придумал: «Девушка с характером».

Служит Зоя Ивановна в заводской библиотеке и очень любит свою работу. Подружка ее тоже библиотекарша и приблизительно в таком же стиле. Только голос у той чуточку пониже, не такой пронзительный. И вот поют за стеной в два голоса:

На заре, белым-бела,
Рано вишня расцвела,
Полюбила я парнишку…

— Пар-р-нишку, — раскатывается Зоя Ивановна.

— Паг-нишку, — вторит подруга. Она не выговаривает «р».

И обе:

А завлечь не завлекла-а!

А дальше припев:

Ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-а-а!
Ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-а-а!

Когда начинается это ляляканье, я затыкаю уши, мне невмоготу, даже зубы начинают ныть. Бежать некуда, одна надежда, что скоро песня кончится. Подружки знают всего две песни: одну веселую, другую грустную, веселая — «сердце в груди бьется как птица, и хочется знать, что ждет впереди, и хочется счастья добиться». А грустная — эта самая, про парнишку. Всегда сначала поют веселую, а затем уж грустную.

Ну, слава богу, поют грустную, стало быть, веселую уже спели без меня. Скоро конец, так и быть, потерплю… Я крепче зажимаю ладонями уши.

Ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-а-а!

— Ты что это съежился? Заболел, что ли? И зеленый весь… Жару нет?

Оказывается, пришел отец. Заботливо щупает мне лоб.

— А мать где? Вроде договорились сегодня обедать пораньше…

Сразу мне стало легче. Когда отец дома, все кажется как-то прочнее. Даже уроки учить начинал я по-настоящему, только когда приходил с работы отец.

Отец усаживается напротив меня, устало протирает очки.

— Между прочим, спрашивал сегодня у Ситникова. Сашка у него на карбюраторный завод устроился. Говорит, доволен.

— Да? Ну вот и прекрасно. Пойду и я на карбюраторный.

— А я все-таки не понимаю. Чего ты так торопишься? Во-первых, подумать надо как следует, во-вторых, отдохнуть тоже неплохо…

— Чего там думать. Я не устал.

— Ну не скажи. Вон какой зеленый.

Отец разворачивает газету, углубляется в чтение.

— Знаешь, что я придумал, — неожиданно говорит он, — надо тебе куда-нибудь проехаться. В дом отдыха, например! На море! Похлопочу-ка я насчет путевки. Мне давно полагалась, должны бы дать…

Отец задумывается, по привычке покачивает ногой в домашней туфле.