Обман

– Конечно, – заверила девочку Барбара, разворачивая перед собой ее акварели. – К тому же, пчелам плохо в банках. Тесно, душно и небезопасно.

– Почему? – поинтересовалась Хадия.

Оторвав взгляд от акварели, Барбара посмотрела на отца юной художницы.

– Потому что, когда ты вынуждаешь создание природы жить не в тех условиях, в которых ему хочется, все кончается тем, что кому-то становится больно.

Тео меня не слушал, решила Агата Шоу. Он не слушал ее сейчас, как и тогда, когда они выпивали, когда обедали, когда пили кофе, когда смотрели девятичасовые новости. Телесно он присутствовал и даже умудрялся отвечать, причем так, что и менее сообразительная женщина смогла бы не упустить из рук нить разговора. Но все дело заключалось в том, что реконструкция Балфорда-ле-Нец интересовала его не больше, чем ее – текущие цены на хлеб в Москве.

– Теодор! – отрывисто вскрикнула Агата, ударяя его палкой по ногам.

Он уже в который раз проходил мимо ее дивана, меряя шагами расстояние от своего кресла до открытого окна и обратно, словно еще до наступления ночи решил протоптать тропинку по расстеленному в комнате персидскому ковру. А его бабушка никак не могла решить, что сильнее раздражает ее: его загадочная манера общаться с ней или его недавно появившийся интерес к тому, что происходит в саду. Да и что он мог разглядеть в саду в быстро сгущающихся сумерках? Но если поинтересоваться, к чему он проявляет столь неуемный интерес, Тео ответит, что ему до смерти жаль сгоревшего на солнце газона – в этом она не сомневалась.

Палка не помогла ей остановить его, до него она и не дотянулась.

– Теодор Майкл Шоу, – произнесла Агата, – попробуй пройди еще раз по комнате, и я так огрею тебя палкой по заднице, что ты запомнишь это надолго. Вот этой самой палкой. Ты слышишь?

Это подействовало. Он остановился и посмотрел на нее грустным взглядом.

– Неужели, ба, ты способна на такое?

Вопрос этот был задан наивно мягким голосом. Странно, что Тео, кажется, еще способен на нежности. Он хотя и не пошел к окну, но смотрел на него пристальным взглядом.

– Что, черт возьми, происходит? – громко произнесла Агата. – Ты не слышал ни слова из того, о чем я толковала тебе весь вечер. Я хочу, чтобы ты это прекратил, прекратил сейчас же. Сегодня же.

– Прекратил что? – спросил он и, надо отдать ему должное, выглядел при этом настолько растерянным, что почти убедил ее.

Нет, дурой Агата не была. Как-никак, она вырастила и воспитала четырех непохожих друг на друга детей – шестерых, если причислить к ним еще и Тео с его тупоголовым братом. У нее было особое чутье, и когда что-то еще только затевалось, она сразу же это чувствовала, в особенности, если это что-то намеревались скрыть от нее.

– Да не прикидывайся глупцом, – поморщилась Агата. – Ты пришел позже… опять. Ты почти ничего не ел, не притронулся к сыру, твой кофе остыл, а последние двадцать минут ты старательно вытаптывал мой ковер и смотрел на часы, как заключенный, который ждет свидания.

– Ба, я поздно обедал, – ответил Тео, стараясь вразумить ее. – Да еще эта проклятая жара… Ну как можно есть пирог с лососиной в таком пекле?

– А я ела, – возразила она. – Кстати, при такой погоде полезно есть горячую пищу. Она охлаждает кровь.

– Ба, да это же бабьи сказки.

– Не болтай глупости, – осадила внука Агата. – Дело не в еде. Дело в тебе. В том, как ты себя ведешь. Ты ведь буквально не в себе с того времени… – Она замолчала и задумалась. Когда Тео перестал быть тем Тео, которого она знала и любила – любила наперекор своей воле, своему разуму и своей предрасположенности – последние двадцать лет? Может быть, месяц назад? Может быть, два месяца? Прежде, во время таких затянувшихся пауз, Тео обычно наблюдал за ней, думая, что бабушка на него не смотрит, а она все замечала, как замечала его ночные отлучки, торопливые звонки по телефону и то, что он вдруг сильно исхудал. – Да что, черт возьми, происходит? – решительно спросила она.

Тео лучезарно улыбнулся, но от нее не скрылось то, что эта веселая мина не погасила тревожный блеск его глаз.

– Ба, да поверь же наконец, ничего не происходит, – ответил он таким тоном, каким говорит врач, стараясь войти в контакт с упертым пациентом.

– Ты сейчас адекватен? – напрямик спросила она. – Если да, то я хотела бы напомнить тебе, что в состоянии помутнения рассудка можно добиться немногого.

– Да, конечно же, адекватен. Я думаю о нашем бизнесе: о том, как обустроить пирс; о том, сколько мы потеряем, если Джерри Де Витт не закончит ресторан к августовским праздникам. – Он опустился на стул, словно подтверждая этим свои слова. Он сцепил пальцы рук, сжал ладони коленями и перечислил ей все, на чем в эти дни было сосредоточено его внимание.

А она продолжала, словно не слышала ни слова из того, что он сказал:

– Помутнение рассудка губит все. И если ты намереваешься это оспорить, то я в качестве собственной аргументации приведу три имени: Стивен, Лоренс, Ульрика. Все они большие специалисты в области обмана.