Обман

Она знала, что не сможет заснуть. Весь вечер отец и брат провели в горячем споре; слушать их пререкания было невыносимо, и в половине одиннадцатого она пожелала своим домашним спокойной ночи. Известие о том, что у Хайтама была сломана шея, буквально лишило Акрама дара речи. Муханнад немедленно воспользовался преимуществом, невольно предоставленным отцом, и в быстром темпе стал выкладывать все, что узнал на встрече в управлении полиции – хотя Сале знать об этом было необязательно, – а также о том, что Таймулла Ажар решил предпринять в качестве следующего шага. В поток его фраз Акраму удалось вставить реплику: «Это не игра, Муханнад», с которой и начался спор.

Их фразы, краткие и точные у Акрама и горячие у Муханнада, не только ожесточали отца и сына друг против друга, но реально угрожали миру в их семье, а также и семейному бизнесу. Юмн, конечно же, была на стороне Муханнада. Вардах, наученная жизнью не встревать в дела мужчин, молчала, склонившись над своим вышиванием. Сале мучительно терзалась мыслью о том, как восстановить дружеские отношения между мужчинами. Когда спор затих и они молча сидели в гостиной, атмосфера в комнате была настолько наэлектризованной, что казалось, между ними вот-вот начнут проскакивать искры. В тишине всякий человек ведет себя по-своему. Юмн тишину не переносила. Она сразу вскочила и, воспользовавшись моментом затишья, всунула кассету в видеомагнитофон. Когда на экране появилось крупноплановое изображение – мальчишка-азиат с кнутом в руке во главе стада коз, – когда заиграл ситар[88] и появились титры на урду, Сале встала и пожелала всем спокойной ночи. Ответила ей только мать.

Было уже половина второго. Легла Сале в одиннадцать. Тишина в доме наступила около полуночи; последнее, что она слышала, были шаги брата в ванной комнате, куда он зашел по пути в спальню. Скрипевшие по ночам полы и стены притихли. Она пыталась заснуть, но не могла.

Сале знала, что заснуть можно после того, как выбросишь из головы тревожные мысли и сосредоточишься на том, чтобы расслабиться. Выполнить второй этап процедуры засыпания она, наверное, смогла бы, а вот первый был явно невыполним.

Рейчел так и не позвонила, а это значит, что та не смогла ничего узнать для нее по поводу аборта. Сале могла только убеждать себя быть терпеливой и надеяться на то, что подруга не бросит ее и сделает все, что нужно, а главное, снова не предаст ее.

С того момента, когда Сале поняла, что беременна, ее не покидало горькое ощущение несвободы от постоянного пребывания под родительским надзором. Сейчас она буквально презирала себя за то, что всегда покорно жила под нежной, доброй и в то же время такой суровой опекой отца и матери. Сале понимала, что ее долгая жизнь, подобная существованию эмбриона в материнском чреве, когда она была защищена от любого враждебного воздействия окружающего мира, сейчас мешает ей и сковывает ее активность. Ограничения, столь долгое время налагаемые на ее жизнь родителями, конечно же, оберегали ее. Но в то же время они лишали ее свободы. Никогда прежде Сале не сожалела так горько о том, что не живет так же свободно и независимо, как живут английские девушки, которым их родители кажутся чем-то вроде отдаленных планет, вращающихся по орбитам, расположенным далеко за пределами солнечных систем, в которых обитают их дочери.

Не будь она так скована родительской опекой, размышляла Сале, она наверняка знала бы, что делать сейчас. Она попросту объявила бы о том, что намеревается делать. Не поморщившись и не отводя глаза в сторону, рассказала бы свою историю, совершенно не думая о том, как к этому отнесутся окружающие. Что для нее семья, будь она свободной и раскованной? Что для нее честь и гордость родителей, не говоря уже об их нежной любви и преданности своему чаду? Сущие пустяки, о которых и вспоминать-то не стоит.

Но она всегда была частицей своей семьи, а значит, покой любимых родителей для нее важнее всего, важнее личного счастья, дороже самой жизни.

И конечно, дороже этой жизни, подумала Сале, машинально обнимая руками свой живот. И тут же с такой быстротой, на которую только была способна, отдернула руки. Я не могу дать тебе жизнь, сказала она, обращаясь к существу внутри себя. Я не могу дать жизнь тому, что обесчестит моих родителей и приведет к крушению моей семьи.

«А позор, которым ты покроешь себя, дорогая Сале? – прозвучал в ее сознании безжалостный и неумолимый вопрос, который она слышала каждую ночь, неделю за неделей. – Кто, как не ты, виновен в том, что сейчас ты находишься в таком положении?»

«Шлюха позорная, – шепотом обзывал ее брат, вкладывая в свои оскорбительные слова столько злобы, что воспоминания об этом бросали ее в дрожь. – Ты заплатишь за все, Сале, как платят шлюхи».