Обманы зрения

В половине шестого вечера Петьки дома не бывало никогда. Это по утрам он обычно долго раскачивался, слонялся по квартире, пил кофе, валялся в ванне. Лишь после одиннадцати граф соизволял отправляться по делам и делишкам. На вторую половину дня, после бизнес-ланча с нужными людьми, приходилась львиная доля Петькиных встреч, разговоров, обсуждений и прочих нужных маневров. Исключение составляли дни, в которые Петруше было необходимо посетить какое-либо присутственное место. По большей части отправляться туда приходилось с утра пораньше, что было неизменно сопряжено с серьезными трудностями при пробуждении и сопровождалось отчаянными стенаниями.

Ады, правда, тоже, как правило в такое время дома не сидела. Работы было полно; кроме того, много времени уходило на участие в конференциях и симпозиумах, занятия на курсах повышения квалификации, чтение специальной литературы, — словом, всё то, без чего даже самый опытный врач не может идти в ногу с быстро развивающейся медицинской наукой и практикой. Да, ну и, собственно, наука — работу по сбору и обработке материалов для докторской диссертации Ада старалась не прерывать.

Сегодня отменились подряд две консультации. Ада, с половины дня мучившаяся мигренью, решила один раз в жизни плюнуть на строго выстроенную систему её личных долженствований, уехать домой и там, на свободе, лечить раскалывающуюся от боли голову.

Конечно, тут явно сказалось нервное напряжение последних дней. Панический страх за Юрика, безуспешные поездки по банкам в срочных поисках денег, автомобильная авария с ее участием (тут, впрочем, не без оттенка приятности), а также крайне «волнительная», как выражалась папина сиделка Анна Родионовна, встреча со знаменитым олигархом, состоявшаяся накануне — все эти стрессы могли подкосить даже такую крепкую голову, как Адина.

Как и обещал олигарх Барковский, внезапно оказавшийся не просто работодателем, но Митиным другом-товарищем, деньги, всю сумму, в которую оценивался Адин пай, она получила минут через пятнадцать после окончания разговора с вышеупомянутым господином.

Ещё через двадцать минут приехал муж Петя, самим фактом своего появления проявивший весь героизм и самоотверженность, на которые был способен. Приехал он с другом Виталиком, великодушно взявшим на себя роль переговорщика и посредника в этом неприятном деле. Они забрали у Ады искомые тридцать пять тысяч и на пару отправились выкупать несчастного Юрика, обещая получить ещё миллион самых надежных гарантий прекращения дела, а также проследить за их исполнением.

Не поехавшая с мужчинами Ада — а что ей, собственно, там делать, как выразился супруг, — немедленно пристала к Мите с расспросами касаемо его отношений с «Лёвой». Скрытный до противности Митя, тяжело вздыхая и отводя глаза, поведал подруге, что на самом деле Лев Яковлевич — сын ближайших друзей его родителей. Лёва, конечно, постарше, и заметно постарше, но росли мальчишки бок о бок. Семьи частенько встречались, вместе проводили отпуска и праздники.

Барковский-старший, Яков Соломонович, был известным на всю Москву врачом травматологом. Работал он в ЦИТО, лечил покалеченные конечности сограждан, но особенной популярностью пользовался у спортсменов и артистов балета. Его авторские методики позволяли очень быстро справляться с серьезными травмами суставов, делая лечение не только менее болезненным, но и заметно более коротким.

— Понимаешь, Адка, дядя Яша мне, маленькому, казался существом высшего порядка, магом, чародеем, кудесником. Сколько раз мне приходилось видеть как к нему бросались со словами благодарности какие-то люди, прямо-таки руки целовали. Ещё бы, он ведь их от инвалидности спасал, к жизни полноценной возвращал, к большому спорту, к искусству, — сперва неохотно, а потом всё больше увлекаясь собственными воспоминаниями, рассказывал Митя. — Мои родители — тоже люди в своем кругу довольно известные, но мне тогда казалось, что их работа — сущая ерунда по сравнению с тем, что делает дядя Яша.

А потом он и мне здорово помог.

Мне тогда лет пятнадцать было. Помнишь, тогда все подряд, как помешанные, на скейтах катались? Ну и я тоже начал. А кататься мне категорически запрещалось: надо было беречь руки, я же в Центральной музыкальной школе учился, в консерваторию должен был поступать, по классу фортепиано.

Митя сощурился и устало потёр переносицу.

— Кататься я пробовал тайком, на чужом скейте, вовсе убитом. В том, что от него на какой-то колдобинке отскочило колесо, не было ничего удивительного. Летел я — любо-дорого посмотреть. Ну и результат соответствующий. Лодыжка сломана, в колене все связки порвались, а, самое главное, левое запястье — в хлам.

Инвалидность мне прочили. Дескать, нога гнуться не сможет, рука останется скрюченной, боли будут всю жизнь…