Обращенный к небу. Книга 1

Один из уцелевших был худ, но не сказать, что отощавший, и без одного глаза – пустую глазницу прикрывала стиранная-перестиранная тряпица. Нагольная шубейка без рукавов была опоясана кушаком, на котором болтались пустые ножны из-под норманнского меча. Дорогие, но уже изрядно ношеные сапоги были перемазаны засохшей грязью. Второй разбойник выходил пониже ростом и больше упитан. Он был одет в кожаную рубаху, что обычно носят северные поморы, и такие же порты, заправленные в короткие варяжские сапоги. У этого меч с ножнами отобрали вместе с поясом, и он стоял, дико озираясь, придерживая за локоть, как видно, ушибленную десницу. Потерянные в пылу погони шапки обеим лиходеям теперь заменяли нечёсаные копны волос. К ногам обоих были привязаны верёвки, концы которых держали два воина. Убитый был одет в меховую душегрейку, разрубленную на спине и уже изрядно пропитанную кровью, кожаные штаны и те же норманнские сапоги. Оружия при нём тоже уже не было.

– Кто главарь? – выступив вперёд, спросил Святославич, и гомон за плетнём тотчас стих.

– По-нашему они разумеют худо, – был ответ одного из дозорных, державшего верёвку, которой был связан раненый. Святославич спросил то же самое по-норманнски, и одноглазый хрипло отозвался, кивнув на убитого. Святославич спрашивал ещё, и одноглазый отвечал неуверенно и не сразу. Выяснилось, что они не норманны, а северные поморы, то ли из веси, то ли из печоры, что главарём был тот, которого убили. Когда княжич принялся выяснять, как вышло, что они решили промышлять разбоем, одноглазый замялся. Раненый же на все расспросы только мотал головой и мычал. Добрыня подошёл к нему ближе и заставил открыть рот – язык был на месте, но раненый оказался нем как рыба. Допрос продолжил Добрыня, и тогда одноглазый сознался, что их выгнали из рода за непотребные дела. За какие – как Добрыня ни бился, одноглазый не сказал, опуская голову всё ниже.

– Что, совесть глаз ест? А второй уже выела?! – сорвался на родной язык Добрыня и плюнул. Потом пригляделся и сорвал с шеи сначала одноглазого, а потом и немого мешочки-обереги. Развязал, посмотрел да понюхал. Потом показал княжичу:

– Обереги от лесного хозяина. Из мери или из чуди, похоже. Еловый мох да кора, мышиный хвост да ещё что-то. Давно по лесам ходят…

Помолчали, брезгливо разглядывая пленных. Те стояли, не дыша и не смея поднять глаз. Добрыня снова плюнул и обернулся к племяннику:

– Ну, Володимер, тебе решать, что с ними делать.

Княжич вздохнул и сказал, обращаясь к дозорным:

– Пастух-то цел?

Те закивали, отвечая наперебой:

– И пастух цел, и корова.

– И то ладно, – княжичу совсем не хотелось тащить этих обормотов в Новгород, и он подошёл к старосте:

– Передаю этих людей тебе. Назначьте им сами наказание.

Староста недоумённо развёл руками:

– Да на кой они нам? Как работники они люди никчёмные: с доглядом да прокормом с ними возня дороже выйдет. Взял бы ты лучше их в город. Там, авось, на что и сгодятся!

Разговор заглох – никому не хотелось возиться с пленными лиходеями – как вдруг раздался голос:

– Отдайте их мне!

Святославич поднял голову и увидел, как с улицы идёт на двор старосты человек в долгой одежде деревенского жреца.

– Отдай их мне, молодой князь, – приблизившись, сказал жрец. Он поклонился, доколе позволил круглый живот, и явил проплешину на макушке. Видно было, что жрец так спешил, что даже позабыл надеть высокий убор, приличный его положению.

Святославич взглянул на пленных. Те почуяли неладное – княжич увидел ужас, мелькнувший в их глазах, и поспешил отвернуться. «Тащить этакую обузу… Сами виноваты», – подумал он и неожиданно для самого себя ответил жрецу так:

– Забирай. Они твои.

Добрыня за его спиной громко вздохнул и только что досадливо не сказал «Эх!», но смолчал. Святославич хмуро обернулся к дядьке и поймал его неодобрительный взгляд, а жрец уже вещал, обращаясь к люду:

– Радуйтесь, селяне! Нынче же мы сможем принести богам достойные жертвы!

Люди за плетнём радостно загомонили, а жрец обернулся к княжичу и с поклоном сказал:

– Князь будет высоким гостем на жертвоприношении!

– Только этого мне не хватало… – пробормотал Святославич в жидкую бородёнку и резко ответил: – Я спешу в Новгород, жрец, и мне недосуг!

– Но князь! – испуганно захлопал глазами жрец, всплёскивая короткими руками. – Без твоего участия действо не будет подобающим! Ты отдал этих людей мне и должен присутствовать на обряде!

– Как же можно, князь? – вторил жрецу и староста. – Не обижай нас!..

Княжич беспомощно обернулся к Добрыне, но тот лишь развёл руками да сказал:

– Ты сам так решил, Володимер… А обряд есть обряд.

А толпа на улице уже потекла ко двору жреца, рядом с которым находилась общинная деревенская кумирня.

– Ведите их за мной! – сказал воинам жрец и двинулся со двора старосты. Одноглазый, которого потянули за верёвку, вдруг пал на колени и закричал, обращаясь к княжичу. Немой, неловко переступая подгибающимися ногами, плакал навзрыд. Святославич, боясь заглянуть в единственный, сочащийся ужасом глаз приговорённого, сказал ему по-норманнски: