Обращенный к небу. Книга 1

– Ну-ка, ну-ка, просвети меня, – заинтересованно зачастил Вежда, храня, впрочем, в глазах свой лукавый огонек. – А разве здесь, в этом мире, всё тебя устраивает? А печенеги с хазарами? А разбойники? Не обидно тебе здесь, не больно? Всё по справедливости?

– Нет, конечно, – пожал плечами Илья. – Да только коли по совести жить, то и не будет всего этого. Что глядишь? Не так?

Вежда смотрел на Илью уже без лукавых искорок в глазах, он улыбался, но улыбка его была смирённа да печальна.

– А как же Морана-смерть? – спросил он.

– Так куда же деваться-то без неё? Иначе уже лет через пять жить негде будет, всюду народ за место под солнышком биться станет. Но ты лучше толком скажи: знаешь про сына этого божьего или нет?

– Знаю, – кивнул Вежда, и печальная улыбка вовсе исчезла с его лица. Он немного помолчал и стал говорить: – В палестинских землях это было. Пришёл туда один человек, которого тогда звали Иешуа, а по-эллински Иисус. И стал он учить тех, кто его слушал, как жить в мире и согласии и почему не нужно бояться смерти. Многое из того, о чём он говорил, люди не поняли, многого из деяний его боялись. По навету его схватили и предали мучительной смерти. А он через три дня восстал из мёртвых, вернувшись из Нави. Потом этот человек ушёл из тех мест навсегда, а многие люди, назвавшись его учениками, написали о нём книгу, в которой истинных слов о нём было одно из трёх, а не сказано было и того больше.

– Но он на самом деле был сыном бога? – спросил Илья. Вежда покачал головой:

– Нет, так решили сами люди – сам он говорил по-иному, но его не захотели понять. Те же, кто назвался его учениками, и те, кто поверил им, скоро сами стали теми людьми, против которых свидетельствовал Иешуа. И теперь его именем творят больше беззаконий, нежели закона, и сеют смерть, говоря о жизни вечной, и давно забыли истинного Иисуса, помня и пестуя лишь легенду о нём.

Вежда тяжело вздохнул и сказал ещё:

– Пропал его урок втуне… Чудаком он был тогда, хотел, вишь, как лучше, а эвон как всё повернулось… М-да… Людей нельзя научить быть добрыми и великодушными – к этому они должны прийти сами, через своё страдание, горе и боль. Человек что железяка – валяется без толку под ногами, мешает, пока за неё кузнец не возьмётся. Да в горн её, да ну по ней молотом гулять, да снова в горн, да в водицу студёную. Вот тогда из железяки толковое что и получится: али меч боевой, али серп с лемехом. Через одно только счастье, Муромец, толку не будет. Такое счастье ржой побьётся да плесенью съедено будет. К счастью идут долго да непросто. А и есть ли оно, счастье? Это, верно, иное что-то, людскому уму уже неподвластное, да и не людям обещанное… Всё должно идти своим чередом. Кого-то поцелуем исцелить от злодеяний можно, а кого-то лишь мечом. Чтобы полюбить всем сердцем, сперва нужно люто возненавидеть. А на пустом месте любовь не растёт…

…И шли нога в ногу по лесной дорожке учитель с учеником, и пели у них над головами птицы, и прислушивался к чудно́му разговору хозяин леса, тихонько покачивая своей поросшей мхом головой.

Книга вторая, историческая Стрела из крепости Корсунь

Пролог

Дурак, – сказал Изя с презрением. – Рукописи не врут.

Это тебе не книги. Надо только уметь их читать.

Эрго: миф есть описание действительного события в восприятии дурака и в обработке поэта.

Братья Стругацкие «Град обреченный»

Первым ехал Добрыня с двумя ратниками, и Святославич давно смирился с таким походным порядком. Поначалу всё норовил возглавить отряд, выговаривая Добрыне так, чтобы не было слышно воинам:

– Чего ты меня позоришь, дядька?! Я ли не княжий сын? Не я ли на стол новгородский еду?!

На что Добрыня каждый раз говорил одно и то же:

– Обожди лезть в голову отряда, Володимер. Ты именно что княжич, и тебе на столе новгородском сидеть. Потому и не лезь. Тут леса тёмные, не киевские. Лихих людей много. Поезжай, где едешь, да обиды не держи. Мне за тебя перед отцом твоим ответ держать.

Обидно было это слушать княжичу, но делать нечего – не лезть же с кулаками на кормильца[7]?! Поначалу он, и верно, с опаской посматривал на окрестные леса: были они, право слово, не чета киевским, стояли стеной могучие стволы, кронами, казалось, царапая небо. Но чем дальше тянулась дорога и шло время пути, тревоги отступили, ибо лиходеев видно не было, и Святославич, смирившись с указанным местом в отряде, злорадно ждал стен Новгорода, за которыми сможет напомнить Добрыне, что налёта так и не случилось.

Полторы дюжины ратников ехали позади княжича рядком по двое, и Святославич думал, слушая бряцание оружия и доспехов, что лихие люди, буде таковые и нашлись бы в этих лесах, дюже дураки, коли задумали бы сунуться с дубинами против сурового киевского воинства, знавшего не понаслышке о подвигах его отца, князя Святослава.