Обреченный

Стояло раннее дождливое утро. Пока они стояли в очереди у входа, дождь прекратился, и в небе, посреди густых светло-серых пучков облаков, появились синие островки чистого неба, через которые проглядывали косые желтые лучи восходящего солнца, что сияющим отблеском освещали позолоту прекрасного дворца.

Каменный настил под ногами, глубокий двор и лучезарные вершины Версаля, в купе с исторической его насыщенностью событиями, заряжало особыми эмоциями, погружая в атмосферу минувших веков. И мысленно в ушах Мансура зазвенел звон подкованных копыт лошадей и стук колес экипажей королевской знати, разъезжавших по этой мостовой.

И вот они наконец вошли. Внутреннее убранство резиденции отличалось не меньшей роскошью: расписные потолки, огромные камины и величавые балдахины над кроватями спален; изысканная мебель, сервировка и живопись тех дней. Одним словом, богатый декор огромного интерьера, как того и требует стили классицизма и, в особенности, барокко, с соблюдением которых дворцово—парковый ансамбль и был возведен и украшен.

Все старинное и прекрасно выглядевшее, сверкая своей пышностью и отражая образ жизни королевских семей, аккуратно покоилось на своих местах.

После Версаля они вернулись в Париж, на улицу Риволи. На сей раз их высадили рядом с небольшой закусочной, которую им порекомендовал гид. Было объявлено, что через три часа они все должны собраться у входа в метро, напротив Лувра, который и являлся следующим пунктом их назначения.

Все разбрелись кто куда: большая часть группы направилась в закусочную, другая – к сувенирным лавкам, а Мансур – к саду Тюильри, что находится напротив закусочной, прямо через дорогу.

Тюильри – это обширный красивый сад, который занимает часть Елисейских полей. Народу здесь было много, и каждый занимался чем-то своим: кто просто гулял, кто делал пробежку в спецодежде и с наушниками в ушах, кто фотографировал, кто продавал разные сувениры. Но основная масса людей здесь состояла из таких же туристов, как и сам Мансур.

В саду было несколько круглых фонтанчиков, обставленных массивными железными стульями. Люди кругом сидели на этих стульях и отдыхали. Мансур, весь день ходивший в весьма неспортивной и, к тому же, новой, а потому и не растоптанной обуви, был довольно усталый, и потому стал озираться вокруг фонтанов, желая найти свободный стул.

И вдруг, заметив, как один из сидящих встал и ушел, он мигом направился к освободившемуся месту, пока его не занял кто-то другой. Он сел, снял, с ног жмущие ботинки и облегченно откинулся на спинку стула. Вдали перед ним виднелся Луксорский обелиск, установленный в центре площади Согласия, – подарок Франции от египетского правителя Мухаммеда Али. Вглядываясь в него, Мансур вспомнил своего каирского приятеля Саййида, который не без гордости однажды заявил, что «в Луксоре находится одна треть древнейших памятников мира».

За обелиском, еще дальше, виднелась Триумфальная арка. И тогда он вспомнил общность своей судьбы с главным ремарковским героем «Триумфальной арки» – Равиком, – он, Мансур, такой же нелегально пребывающий в Париже иммигрант, бежавший от преследования на родине.

Посидев так с полчаса, он встал и, немного погуляв по саду, направился в указанное место сбора.

Группа потихоньку собралась, гид занял свое передовое место, и все гуськом двинулись за ним в сторону знаменитого музея Лувра, в залах которого хранится более трехсот тысяч экспонатов. Идти им пришлось недолго, так как музей находился здесь же рядом.

Внутрь они попали через стеклянную пирамиду во дворе музея.

Мансур бродил по галереям, вглядываясь в полотна на стенах, то слушая гида, то отстраняясь от него. Когда они вошли в зал, где хранится «Мона Лиза» Леонардо да Винчи, он присоединился к толпе азиатов, с благоговейным восхищением разглядывающих полотно, всячески пытаясь запечатлеть его с помощью своих смартфонов. Он, вторя им, внимательно всматривался в «Джоконду», пытаясь уловить то особенное, благодаря чему эта картина так прославилась. Но «Лиза», с ее «загадочной» улыбкой, так и не смогла его чем-то восхитить, а конформистски поражаться чему-либо только потому, что другие так делают, он не мог.

Он постарался представить Флоренцию XVI века, где эта картина писалась, уловить следы труда, потребовавшего от художника годы работы, постарался вникнуть в суть использованного при его написании особого стиля нанесения красок – «сфумато», но это мало что дало. Может, подумал он, тут нужен особый художественный вкус, или же он стоит слишком далеко от полотна, которое, к тому же, скрыто за зеленоватым бронированным стеклом.