Обреченный

Мансур не стал более с собой спорить. Но рассуждения его не прекращались. Он пребывал в слишком странном и непривычном состоянии, чтобы просто это состояние игнорировать. Ему хотелось понять тайны этих чувств. Почему именно Париж смог так ярко выразить в нем те потаенные ростки доселе колыхавшихся внутри мыслей? И что именно повлияло? Проспект? Версаль? Лувр? Или же это заслуга внушений, что Париж – это город мистики и таинств, столица сказочной любви и трогательной романтики? Или же это сознание исторически насыщенного прошлого Парижа: Средние века, суд инквизиции, Крестовые походы, изобилие строений готического стиля, в которых отражаются завораживающий созерцателя мрак и сырость минувших эпох? Или, может, его поразил размах, с которым все это строилось? Сколько же, думал он, ушло денег на Нотр – Дам? В чем больше нуждались бедные верующие в те годы: в самом этом соборе или в тех средствах, что на него были затрачены? Стоила ли мечеть Султан – Хасана в Каире тех издержек, которые грозили разорить городскую казну? Что это, если не тщеславные замыслы монархов? А Версаль, на который приезжают поглазеть тысячи туристов. Сколько же труда крестьянских бедняков в лохмотьях туда вложено, которые, к концу рабочего дня, обессиленными возвращались в свои лачуги к голодающим, безобразно одетым детям и женам, в то время как лошади, охотничьи собаки да и, может быть, свиньи хозяев этих дворцов, бывали всегда сыты, чисты и ухожены. С тем ли восхищением смотрели они на этот дворец, с которым на него смотрит современный турист? Или же они взирали на него с отвращением и проклятием? Стоило ли это того? И для кого? Сегодня многие страны, где имеются подобное наследие древности, и жители этих стран ими гордятся, доходы с этих памятников пополняют бюджеты государств, приносят хорошую прибыль туристическим фирмам, указывают на богатую историю культуры страны. Но предмет ли это для гордости, или все же память скорби? И не закономерна ли участь последних обитателей Версальского дворца, когда королевская чета, после Великой Французской революции, была обезглавлена на площади Согласия изголодавшимся народом, где нынче, словно надгробие, высится тот самый Луксорский обелиск?

С этими мыслями он дошел до Триумфальной арки, где вскоре собралась вся группа. Подкатил автобус, они сели и двинулись в обратном направлении. Впереди была целая ночь пути. В салоне тихо заиграла романтическая французская мелодия, и гид своим монотонным голосом начал прощально- печальную речь, словно пытаясь нагнать тоску по случаю расставания с французской столицей. А Мансур, смотря в окно на мерцающие огни ночного Парижа, в результате множества раздумий, пришел к выводу, что человек – в какую бы эпоху и средь какой бы культуры он ни жил, нуждается лишь в одном – жить счастливо.

Человек, думал он, по своей природе склонен к развитию, к поиску смыслов. Он не может стоять на месте и довольствоваться тем, что имеет. Он быстро устает от однообразия чувств и обстановки, как бы все ни было у него хорошо. Благодаря этой беспрестанной жажде перемен, он из кареты пересел на автомобиль и самолет. Он всегда смотрит вперед, – неутомимая жажда новизны влечет его в неведомые дали. Объяв сушь мира познаньем, он устремился в глубины океанов и космическую вышину. Те, кто сдерживали этот порыв в других, порыв познавать и развиваться, быть благородно свободными и счастливыми, потерпели крах. Несправедливость властвующих, которые в степени своего беззакония достигают предела народного терпения, всегда толкает массы на крайности, меняющие ход самой истории.

Но из этой внутренней созидающей энергии человека проистекает и то зло, что он творит. Он всегда хочет, ибо всегда ему мало. И война – есть лишь один из способов выхода этой энергии, – она, сквозь творимые на ней бесчинства, на время возвращает человеку способность радоваться простым вещам, дорожить имеющимся, ценить малое.

Глава 24

Проснувшись как-то утром, Мансур лежал в кровати и, глядя в потолок, стал считать дни, прошедшие с тех пор, как он приехал Краснодаре. Насчитал семнадцать. «Столько времени прошло, – подумал он, – и никакой определенности. Надо что-то делать».

Салман так и не ответил. Он и не мог ответить, потому что погиб в бою недели две тому назад. Мансур, конечно, допускал такую вероятность, понимая, где его друг находится, но тот факт, что они еще недавно спокойно разговаривали по телефону, как-то не позволяло этой мысли доминировать. Он подумал снова достать телефон и связаться с другим контактом из Сирии. Но сделать он это решил только вечером.

Он встал, умылся, вышел и направился в одну из закусочных. Досыта – впервые с тех пор, как вышел из дому более двух недель назад, поев, он пошел на рынок, чтобы слегка и недорого обновить свой гардероб. Ботинки, рассуждал он еще вчера вечером, пока что держат форму, а вот брюки совсем износились, надо новые взять, да и куртку потеплее – потеплее и подешевле.