Обрести себя

— Нет, ты послушай. Вот взять, к примеру, мое село. Когда я был маленький, оно казалось мне целым миром. Дом был просторен, как дворец. А теперь мне тесно дома, тесно в селе. А мыслям тесно на земле. Понял?

— Не раздувайся так сильно. Лопнешь.

Илиеш не подозревал, что слегка задел Джафара. Дело в том, что ефрейторская лычка слишком долго оставалась на его погонях. Человек должен хоть немного двигаться, иначе суставы срастутся. Смуглое лицо Джафара порозовело, глаза-маслины вспыхнули. Даже ближайшим друзьям Джафар не позволял напоминать ему, что за семь лет службы он не поднялся выше ефрейтора. Поэтому он сдержанно добавил:

— Орел не ловит мошек. Нефтянику военный ремень тесен. Ты мне дай буровой станок, я тебе покажу, что это значит. Там я генерал. Нефть — это красота неописуемая!

Илиеш удивился. Он и не подозревал, что этот ефрейтор,«военная косточка», мог думать о чем-нибудь другом, кроме строевой службы. Подумаешь, нефть! Еще можно понять человека, тоскующего по лесу, по морю, по высоким горам, но сохнуть от тоски по нефти — просто не укладывается в голове. Некстати вспомнилось, как в детстве не хотел обувать башмаки, которые дед Епифан смазал мазутом, чтобы смягчить их. До того от них разило! А тут человек говорит, что любит нефть…

— Вот демобилизуешься, поедешь к своей нефти.

— Конечно поеду. Только и к армии привык, прикипел. Боюсь, сниму гимнастерку — тосковать по ней буду. Столько лет служить! Война, а потом солдаты постарше уволились, нашему поколению досталось вас, салаг, воспитывать. Вот и боюсь, что, вернувшись домой, буду тосковать по военному делу, как сейчас по нефти.

Этот доверительный разговор вызвал в Илиеше желание рассказать Джафару о своем горе. Ведь когда-то надо открыться кому-нибудь. А Джафар парень настоящий, верный. В порыве откровенности Илиеш рассказал ему все, что с ним произошло во время отпуска. К его удивлению, рассказ не удивил Джафара.

— Я чуял, что у тебя не все ладно. Не зря вернулся раньше времени. Чего же так долго таился? Человек не может оставаться наедине со своей печалью. И с радостью тоже. Легче, когда откроешься другу.

— Отслужу — поеду ее искать. Где бы ни была — найду. Теперь у меня нет другого желания.

— Смотри. Как хочешь. Я, правда, не одобряю твоего безумия. Мой совет — ищи другую. Иначе совсем запутаешься.

— Все равно найду ее!

— Но сперва хорошенько все взвесь, подумай. Глупость легко сотворить, трудно потом исправить. Поверь мне, я старше. Девчат много, на одной свет клином не сошелся. А вообще я не специалист по сердечным делам. Вот винтовочный затвор или замок пулемета на ощупь разберу и соберу.

С того вечера Джафар при встрече смотрел на него с молчаливым сочувствием. А может, это только казалось Илиешу.

Прошло несколько месяцев, прежде чем пришла весточка от Ольгуцы. Конверт был слеплен из пожелтевшей бумаги. Наверно, в сумке почтальона было очень тесно и жарко, так как чернила местами расплылись. С трудом можно было разобрать написанное. Короткое послание было полно горечи. Девушка с зелеными, как молодая трава, глазами прощалась с ним навсегда. Прощалась так, словно уходила из этой жизни.

Странно — письмо это не расстроило, а успокоило его. В сердце зазеленел росток надежды. Теперь он хоть знает, где ее искать. И хотя его письма оставались без ответа, он не изменил своего решения. Ему рисовался день, когда они вместе с Ольгуцей предстанут перед Лимпиадой с просьбой благословить новую семью. Не будут же они — Илиеш и крестная — вечно сердиться друг на друга!

Милая крестная Лимпиада, теплый луч его бедного детства, как он смел нагрубить ей, как он, неблагодарный, посмел поднять голос! Кто ему дал право упрекать ее? Сердце его окончательно оттаяло, ему захотелось узнать, как живут Ион, Григорий, Пинтилий и остальные односельчане, с которыми, уезжая, не успел попрощаться. Илиеш не раз садился за письмо к Лимпиаде, но все не находил подходящих слов, чтобы объяснить, что не надо его судить строго, что тогда он был в гневе и натворил все сгоряча.

Так тянулось долго, пока толща времени, молчания и непонимания не стала такой, что ее уже нельзя было пробить обыкновенным письмом. Он много бы дал, чтобы узнать о том, что происходило после его отъезда в Валуренах. Но из родного села не было весточки, а мать в письмах не касалась валуренских знакомых.

…Оставив семью и перебравшись к Иляне, бадя Пинтилий каждое утро просыпался в замешательстве, с чувством недоумения.