Обрести себя

С Иляной все шло ладно-гладко. Как говорится, они жили душа в душу. Он впервые почувствовал себя равным, его наконец принимали за человека. Иляна ласкала его, он слышал нежные слова: «Голубчик ты мой ненаглядный», «Миленький мой». Иляна поминутно улыбалась ему. Илянины дети тоже относились к нему с уважением, как к отцу. И все-таки что-то беспокоило Пинтилия. Ожидаемый мир и покой так и не пришли в его душу. Мучило его еще одно обстоятельство: не знал, как быть с курением. В комнате он не привык дымить, а выйти на завалинку с цигаркой не хватало смелости, все не решался. Дело в том, что мимо дома Иляны обычно проходило много людей, кто-нибудь обратит на него внимание, и неизвестно, как еще отреагирует. Насмешек и даже иронического взгляда он не переносил. Да, нелегко привыкать курить на чужой завалинке, если даже тебя затеняют два ореха. Поэтому каждый раз на рассвете, когда сон слаще всего, бадя Пинтилий просыпался и начинал в уме подсчитывать, сколько понадобится времени, чтобы село окончательно смирилось с его новым образом жизни и стало называть завалинку Иляны Максима Бородати завалинкой Пинтилия Прибягу. Ведь когда-нибудь это должно произойти! Добрая, чуткая Иляна, заслышав, что он начинает ворочаться, мгновенно просыпалась и с участием спрашивала:

— Не спится? Опять не спится?

— Да нет, спал. Вот захотелось покурить.

— Кури, не стесняйся.

— Боюсь закоптить стены.

— А я их побелю. Известка, слава богу, есть. Кури.

— Да и детям дым вреден.

— Пока до них дойдет, растает.

— Отрава, она отравой останется. Нельзя.

— Просто грех с твоим курением, бадица.

— Воистину грех, Иляна.

— Так брось курить.

— Старая привычка, Иляна, нельзя так сразу, не смогу.

— Тогда кури, где хочешь кури — в доме, на улице, — только не мучайся, а то сердце от жалости разрывается.

— Спи, Иленуца, как-нибудь найдем выход из положения. — В его голосе появились покровительственные нотки: так говорит мужчина, хозяин.

И Иляна покорно опускала голову на подушку. Только сон не хотел возвращаться. Она ворочалась с боку на бок, ее тоже беспокоили тревожные мысли: уж очень боялась за свои окна. Только недавно вставила новые стекла, и все чудилось, что подкрадывается Мариоара, чтобы вновь разбить их. После того как Пинтилий перебрался сюда, Мариоара устроила погром — пришла с полным подолом камней и давай бить окна. Ни одного стекла целого не осталось. Хорошо, что Иляны тогда не оказалось дома, а то и ей бы попало, заработала бы не один синяк. Как раз в тот день всей семьей — с Пинтилием и детьми — они отправились в лес. Это был необыкновенный день, празднично сияло золото листвы, благоухали поздние цветы и травы. Они обошли весь лес, наслаждаясь жизнью. Такого дня не было у них прежде. Дети собирали желуди, охапки алых листьев, гонялись за лесными мышами в коричневых шубках. Иляна собирала на зиму шиповник, Пинтилий находил корни, затейливые сучья. Внизу кустарники были алые, как румянец деревенской красавицы, а вверху, на кленах, листва, которая еще держалась крепко, хранила зеленоватый оттенок и лишь местами начинала золотиться. В небе слышались прощальные крики перелетных стай. Не видно, то журавли или аисты летели в теплые края.

Когда возвращались домой, дети пристали к Иляне:

— Мама, давай завтра снова придем сюда.

Каждый из них нес по огромному букету — кленовые листья, ветки терна и боярышника. Мать, порозовевшая от ходьбы и лесного воздуха, отвечала, что это будет зависеть от бади Пинтилия. Ей было так хорошо, что казалось, не шла, а легко плыла по воздуху, как перышко, как пушинка. Будто и не было многих лет горя: войны, смерти Максима, черного ее вдовства, детей-сирот, — был только этот светлый осенний лес, эти богатые, яркие букеты в руках ее детей. Но едва открыла калитку, не узнала свой двор. Он был усеян осколками стекла. Окна превратились в темные провалы. Бедные ребятишки так и не внесли свои букеты в дом, оставили их под забором, а сами принялись подметать, чтобы не напороться босой ногой на осколок. А когда закончили подметать, увидели, что их прекрасная лесная добыча досталась свиньям, которые разметали ветки, роясь с хрюканьем под забором. Пинтилий, чувствуя, что все это произошло из-за него, убирал молча двор, удрученно втянув голову в плечи. Пришлось найти доски и гвозди, чтобы хоть как-то залатать окна, хоть как-то прикрыть позор. Ночью внезапно похолодало, землю покрыл толстый слой инея.

— Может, не надо нам было сходиться, бадица? — неуверенно спросила Иляна среди бессонной ночи.

Пинтилий проявил твердость:

— Что сделано, то сделано.

— Как мы теперь людям в глаза будем смотреть? Перед детьми тоже стыдно.

— Перемелется — мука будет, Иленуца.

— Как увижу на окнах эти доски, от которых в доме тьма, так прямо хочется руки на себя наложить. Люблю, чтобы в окна заглядывали солнце и луна.

— Погоди, вот вставлю стекла, снова станет хорошо.

— Ох, бадица, где найдешь столько стекла теперь, после войны?

— Было бы желание, птичье молоко можно достать.