Обрести себя

По правде говоря, Илиеш нашел в доме Дуняши лишь одну родственную душу. Старшая дочь Дуняши, Нина, готова была слушать рассказы Илиеша без конца; это был верный, преданный товарищ. Нина полюбила молдавские песни, пляски, поговорки, часто заставляла его повторять какую-нибудь песню, чтобы заучить ее. Часами отрабатывала произношение, переписывала, как могла, в тетрадь. Вызубрив песенку по-молдавски, гордилась, будто одержала невесть какую победу. Младшие дети Дуняши, Гена и Таня, шкодливые и насмешливые, от души веселились, глядя на эти уроки. Но в памяти застревало какое-нибудь молдавское слово, а то и целая фраза, они тоже то и дело напевали понравившуюся мелодию.

Дуняша не одобряла этих уроков. Нина ее успокоила, сказав, что многие молдавские слова напоминают французские, которые ей приходилось учить в школе. Тогда Дуняша стала требовать, чтобы Илиеш помогал Нине готовить уроки по французскому языку. Но сходство молдавского и французского языков находила лишь Нина, Илиеш же ни слова не понимал в ее учебнике. Однажды, когда на праздничном концерте самодеятельности Нина со сцены спела молдавскую песню на молдавском языке и сорвала бурные аплодисменты, Дуняша от радости даже прослезилась. Илиеш смотрел на Нину с признательностью: эта песенка бередила его душу. Школьники поедут с концертами к лесозаготовителям, привезут и эту песенку, услышит ее Ольгуца и вспомнит о нем. Ему все же хотелось, чтобы она о нем вспоминала! С той злополучной вечеринки он больше не встречал ее. Перепоручила его Дуняше, чего ей еще тревожиться? По всей видимости, она и Федор избегали встречи с ним. Иначе могли бы хоть случайно столкнуться, ведь живут почти что рядом, по местным масштабам рукой подать. Одно не мог выяснить Илиеш: случайно или по чьему-то замыслу тогда, на вечеринке, рядом с ним оказалась Дуняша? Однако мучать себя этим вопросом он не стал. Так или иначе, дорога к Ольгуце ему заказана, там ему больше нечего делать. А когда одолевали воспоминания, он их безжалостно душил, заваливал глыбами повседневных забот. Так засыпают колодец, в котором неожиданно обнаружили дохлую кошку или собаку и воду из которого уже нельзя пить.

Поэтому он прямо-таки остолбенел, когда однажды нос к носу столкнулся с Ольгуцей.

Он возвращался из бани, распаренный, умиротворенный, как всегда после парной испытывая легкость во всем теле. Шел, держа под мышкой сверток с грязным бельем. И вот такая встреча…

Ольгуца спросила:

— Надолго застрял в этих краях?

Вопрос был задан безразличным тоном; точнее, в ее голосе не было сочувствия, искренности.

Он буркнул:

— Навсегда.

Она неторопливо переступала с ноги на ногу, словно замерзла, хотя было не холодно.

— С Дуняшей как, миришься?

— Как нож с хлебом.

— Ну и слава богу. А я вот приехала в город за покупками, у нас там в магазинчике ничего не найдешь.

— Тайга, что поделаешь.

— Тут тоже тайга, но все же город.

— Передавай привет Федору. Он мне понравился.

Илиеш, прижав к себе сверток с бельем поплотнее, зашагал дальше, оставив ее посреди дороги. И вдруг вспомнил, что, уступив требованиям Дуняши, надел белье, которое в давние годы служило ее мужу. Ему казалось, что белье это просвечивает сквозь шинель, и лицо его вспыхнуло от стыда. Сейчас он жалел, что дал себя уговорить. Дуняша действовала из добрых побуждений: не пропадать же добру, времена пока тяжелые… Чужие кальсоны и сорочка жгли его, он зашагал поспешно, чтобы как можно скорей снять их…

Сделав несколько шагов, он услышал, как Ольгуца окликнула его. А может, это только показалось? Нет, он ясно услышал этот зов. Громко она произнесла его имя или подумала про себя, не имело значения, — она позвала и он услышал. И застонал так, будто его ударило камнем. Он остановился, обернулся — она стояла там же, посреди пыльной улицы. Как-то странно улыбалась, словно морщилась от зубной боли. Видя, что он обернулся, подошла к нему, несмело предложила:

— Илиеш, может, нужны деньги на дорогу? Мама кое-что сэкономила, могли бы одолжить…

В ее глазах светилась доброта. И был еще испуг в этих ее зеленых, притягательных, как никогда, глазах. Как это он не ударил ее, сам не мог бы объяснить. Сдержавшись, спросил ледяным тоном:

— А кто тебе сказал, что я собираюсь уезжать?

— Просто я сама подумала.

— Напрасно. Я остаюсь здесь навсегда. Места красивые, вечнозеленые деревья, кислорода уйма.

— Не знала, что ты такой ядовитый.

— Ничего, зато ты слишком добрая…

— Легче обвинить, чем понять. Все же тебе надо бы уехать…

— О ком заботишься — о себе или обо мне?

Он откровенно издевался над ней. Зря Спиридуш корчился, тянул за рукав, шептал на ухо, что так разговаривать недостойно мужчины. Рассудок уже не подчинялся Илиешу. Когда он увидел, что она побледнела, его охватила радость — достиг цели. Издевательски поклонившись, с ухмылочкой произнес:

— Всего вам хорошего, Ольга Истратьевна.

Так к ней обращались в поселке лесорубов, в его же устах это звучало отвратительно. Он захохотал и смеялся до тех пор, пока она не ушла.