Обрести себя

— Вставай, Мадалина, день на дворе.

Мадалина чуть приоткрыла глаз и косо поглядела на окно. Еще смутно различается вишня, что растет у завалинки.

— Ну и наказание на мою голову, — проворчала она. — Как будто проклял кто меня, встаю ни свет ни заря.

Арион дал ей поворчать до тех пор, пока она совсем не проснулась. Потом мягко сказал:

— Ну, хватит, завелась мельница… Надо поговорить кой о чем.

— С завтрашнего дня ложусь на печке. И скалку возьму с собой, — пригрозила Мадалина.

Скалка не пугает Ариона — вот уже двадцать с лишним лет жена грозится ею, не подозревая, что угроза давно потеряла силу.

«Ку-ка-ре-ку!..»

Арион погасил окурок о край кровати и повернулся к жене. Это признак серьезного разговора, и он наконец начинается.

— Вчера на огороде слышал одну байку. — Арион делает многозначительную паузу, словно собираясь с силами, и добавляет: — Об Иляне.

Иляна — его предпоследняя дочь, его опора и надежда. Она вся в него — миловидна, работяща, сообразительна, без выкрутасов и жеманства. Из всех дочерей она одна не забивает голову пустяками. Для нее солнце светит ярче, чем для других, а земля — богаче. На нее приятно посмотреть: всегда в хорошем настроении, здоровая, жизнерадостная. Идет по дороге, так даже старухи останавливаются и глядят ей вслед, любуясь: «Красивая девушка!» Иляна со всеми раскланивается, каждому дарит улыбку и доброе слово. Так и кажется, что ее жизнь соткана только из радости. Сумерки ее радуют потому, что скоро ночь и можно будет отдохнуть, а рассвет — потому, что на дворе свежо и прохладно и приятно выйти в поле. Птицы ей нравятся потому, что чирикают, листья потому, что шелестят. За стол она садится с особым чувством, словно это какой-то светлый обряд. Взглянешь на то, как она ест самое обычное блюдо, и у самого слюнки потекут. Даже дикие яблоки не набивают ей оскомину: «Объедение, аж сердце холодеет», — утверждает она, шаловливо моргая. И хотя ты знаешь, что они нестерпимо кислые, веришь ее словам и тебе тут же хочется вонзить зубы в дикое яблоко. Встречаются такие люди, для которых не существует непогоды, которые счастливы по самой сути своего характера. Такова Иляна, предпоследняя дочь Ариона. И вот о ней-то слышал он вчера сплетню, которая не дала ему спать всю ночь.

— Что за звон, выкладывай, — торопит его Мадалина.

Ей не терпится все узнать, сон уже улетучился. Недовольная медлительностью мужа, который все еще тянет, она сердито добавила:

— Будто рожаешь.

Это выводит Ариона из себя, и он не подбирает слов, не ищет тактичной формы выражения, а выпаливает новость оголенной, какой уловили вчера его уши на огороде:

— Говорят, связалась с Микандру, сыном Рады и Мани Каланчи.

— Да ну?! Что она, сумасшедшая?

Мадалина поднялась и посмотрела на мужа, как на врага.

«Хорошо, что не сказал ей вчера, — подумал он. — Металась бы всю ночь как угорелая. А так хоть отдохнула по-человечески».

— Кто тебе сказал? — запальчиво спросила Мадалина. — Кто?

— Бадя Лулуца.

— Лесник?

— Ага. Как будто видел их ночью у родника в Кудрике.

— Не может быть! Каждый вечер Иляна ложится спать вместе с остальными…

— Я тоже знаю это. А он говорит, что видел. Клялся своими детьми, что не врет.

— Брехня. Твой Лулуца сплетник. Хочет опозорить мое дите и не знает как. Завистник проклятый. Злится, что она не такая, как некоторые другие, вот и хочет опозорить, прицепить ей хвост. Я ему покажу, так прижму, что только дым пойдет! Сейчас же пойду, осрамлю. В другой раз не захочет клеветать.

Разъяренная Мадалина стала искать свои юбки. Она такая: сказала — тут же сделает. Не остановишь — так наломает дров. Арион уже пожалел, что открылся ей.

— Ну, подожди, Мадалина, давай разберемся спокойно…

Но она уже ничего не слышит и не видит. Она раскалилась, как печь перед тем, как в нее сажают хлеб. В темноте надела юбку наизнанку, совсем рассвирепев, сняла, стала топтать ее ногами, потом вывернула. Когда торопишься, лукавый ставит тебе подножку. Чтобы не терять времени даром, Мадалина громко репетировала монолог, который она произнесет перед лесником:

— Сплетник проклятый, чертова вонючка, уже штаны скоро потеряешь, а все не успокаиваешься, напакостить норовишь. Так я тебе и поверила, развалина старая. И как только язык не отсох за эти поганые речи?! Может, что и померещилось — столько жить в лесу, одичаешь… Я ему глаза выколю, чтоб не сочинял всякие небылицы! Моя Иленуца — святая! Слышите? Святая! И чистая, как хрусталь!

Наконец она надела юбку как положено и ринулась к двери. В точности представив, как дальше развернутся события, Арион преградил ей путь:

— Послушай, Мадалина, ну-ка садись, успокойся. Слушай, что я тебе скажу.

— Ты тоже хорош, — обрушилась она на него. — Язык, наверно, оброс волосами, что не заступился за своего ребенка. Не мог осадить его сразу?!

За много лет совместной жизни Арион изучил жену так, что наизусть знает, что будет дальше. Теперь, чтобы заставить ее замолчать, нужно самому перейти в наступление. Другого выхода нет.

— Слушай, когда я говорю! — Арион повысил голос. — Тарахтит, ровно пустая бочка.