Обрести себя

Однажды Микандру исколесил всю деревню в поисках отца, но нигде не нашел его. Накануне отец с матерью подрались, и теперь Рада сидела дома, избитая до полусмерти. Дело в том, что она украла смушку у Ариона Карамана и Арион пожаловался Мане. Тот знал дурную привычку жены, но часто закрывал на это глаза, притворяясь, что не подозревает ни о чем. Когда же Рада опозоривалась на глазах всей деревни, он не выдерживал, расплачивался с ней полностью по счету.

— Ты взяла смушку у этого хозяина или не взяла?! — начал Маня расследование тут же, перед Арионом.

— Пусть гром ударит того, кто ее видел! — запричитала Рада.

— Скажи прямо: взяла или не взяла?

— А что мне с нею делать? Сшить воротник на… — тут она сказанула такое, что она одна могла сказануть.

Неожиданно Арион прервал допрос:

— Не трудись зря, вот смушка, за печкой, — и достал свою пропажу из-за дымохода.

Не раз Мане приходилось попадать впросак из-за жены, но такого позора еще не было. Арион был один из солидных его клиентов. Сколько раз говорил он этой дуре жене, что уж если не может справиться со своей дурной привычкой, пусть хоть не суется к тем людям, которых он уважает.

— Зарезала меня без ножа, — тихо простонал Маня, снимая ремень.

Лицо его почернело, как земля. Он решил дать урок жене перед потерпевшим, чтобы люди удостоверились — он не одобряет таких ее дел. Рада съежилась возле печки, глаза ее метали отравленные стрелы в сторону Ариона. И тяжелый кулак Мани, и хлесткий вкус ремня она пробовала не раз. С лисьей хитростью Рада стала заметать следы, стараясь оттянуть время, чтобы как-то избегнуть наказания:

— Ей-богу, не брала! Пусть язык отсохнет, пусть мои руки отвалятся, если взяла. Должно быть, мальчик поиграл с нею и забыл оставить на месте, нечаянно унес с собой.

Микандру пек несколько картофелин в наполовину потухших углях. Он и знать не знал о злополучной смушке, даже не видел ее до сих пор. Однако сразу догадался: мать нарочно сваливает на него вину, чтобы как-то усмирить гнев отца. Ведь Микандру — «батькин сын», любимец. Ему многое прощалось. Только на этот раз расчет Рады не оправдался. Рассвирепевший Маня начал драть ремнем их обоих. Обернувшись к Ариону, он яростно спросил:

— Скажешь убить их — убью!

Арион понял, что тот разыгрывает обычную свою комедию, взялся за ремень, остановил:

— Ладно, не надо. Бог наполнил землю чем мог.

Взял свою смушку и ушел. Политику Мани он хорошо знал и не хотел оказаться простофилей. Добро, что нашел свою пропажу. Эту смушку он берег пуще глаза — осенью собирался сшить пальто старшей дочери и держал ее на воротник.

Когда закрылась дверь за Арионом, кузнец, вместо того чтобы успокоиться, разошелся еще больше. Его за самое сердце задело то, что грех Рады отдалил от него клиента, который искренне уважал его самого и его ремесло. В бешенстве напустился он на жену с кулаками.

— Вот тебе, гадина, чтобы умела прятать, раз уж взяла.

В тот вечер легли не ужиная. А на другой день утром Маня ушел в деревню.

— Шкуру с тебя спущу, если увижу, что за ним пошел! — припугнула сына Рада.

— Не пойду, не бойся, — успокоил он.

А когда спустились сумерки, забыл свое обещание — пошел. Моросил мелкий дождичек, грустный, как цыганская жизнь. Был уже конец осени. Холодная грязь облепляла босые ноги, вызывала озноб. Ветер, словно ища убежища, легко проникал сквозь тонкий и рваный лапсердак Микандру, добытый где-то матерью.

— Не видели батю? — спрашивал он со слезами у каждых ворот.

Некоторые видели его, но еще днем. В какую сторону ушел — никому не известно. Мальчик собирал ответы, как подаяние. И у следующих ворот раздавалось:

— Не видели батю?

В тот вечер Микандру так и не нашел его. Только на второй день к вечеру какая-то женщина сказала ему, что наткнулась на Маню, доставая воду из колодца. Маня будто бы полез спасать случайно упавшего туда теленка и сорвался. Там и нашел свою смерть. Так Микандру остался без отца. Со смертью Мани в их забытую богом лачугу вошли тоска и одиночество. Потух горн, умолкли песни, окна совсем потемнели, а потолок опустился еще ниже. Осиротел Микандру, остались беспризорными и инструменты. Вокруг хижины установилась тишина, такая тишина, что можно было услышать, как разматываются дни из пряжи времени. Эту тишину изредка нарушали ругательства Рады. Чтоб не слышать их, мальчик бежал в глиняные карьеры. Он облюбовал себе скалу, заросшую зеленым мхом, ложился на живот и целыми днями наблюдал за птицами, которые строили себе гнезда среди камней обрыва. Иногда он совершал на них набеги, спустившись по обрывистому склону и держась за кусты шиповника или бузины. Мимо его головы летели растревоженные сычи, вонючие и гордые удоды с гребнями наподобие веера, огромные филины с желтыми, как цвет подсолнуха, глазами. С необъяснимым упорством и злобой он разорял их гнезда: это была месть за то, что они по ночам стонут и угрожающе страшно кричат над «заезжим домом».