Обрести себя

Рада с неделю оплакивала мужа, потом наполнила карманы семечками, спрятала под юбку карты, схватила Микандру за руку и пошла по домам. Началось ее любимое времяпрепровождение. Она торопилась использовать момент, пока еще образ Мани не стерся в памяти односельчан. Люди ее жалели и охотно давали кто совок муки, кто орехов, кто фасоли. Сумка ее наполнялась быстро. Не было дня, чтобы Рада вернулась с пустыми руками. Только это ее не удовлетворяло — чем благосклонней и щедрее были люди, тем нахальнее и циничнее становилась Рада. Если ей давали муки, она обязательно выпрашивала еще брынзу. А когда получала и брынзу, то начинала канючить еще какую-нибудь изношенную тряпку, рубашку или юбку. Это продолжалось до тех пор, пока хозяйка не выходила из себя и не просила ее закрыть дверь с другой стороны. Мальчику было стыдно за мать. Он, как забитый щенок, скуля, прятался в складках ее юбки. Он уже понимал: она берет его с собой, чтобы еще больше разжалобить людей, еще больше набить сумку. И он честно выполнял свой долг.

Особенно не по себе ему было, когда мать затевала гадание для какой-нибудь вдовы, страдающей из-за неразделенной любви. Мать несла околесицу, безбожно врала, а вдовушка слепо верила ей. Но, с другой стороны, его забавляла человеческая глупость, и ему самому хотелось хоть раз обдурить кого-нибудь.

В детстве быстро надоедает любая игра, всегда хочется чего-то нового. И однажды утром Микандру проснулся, совершенно точно осознав, что не хочет сопровождать мать в ее странствиях. Он тосковал по веселому звону молота и наковальни. Теперь, когда ему не у кого было учиться кузнечному ремеслу, освоить это дело захотелось особенно. Он стал собирать куски железа, сам научился делать щипцы для углей и латать прохудившиеся кастрюли. Большего он не умел. Одному не под силу управиться с кувалдой. Он был еще мал, чтобы самостоятельно зарабатывать на хлеб. К тому же ему очень недоставало той доброжелательной среды, которая всегда окружала отца. У Микандру не было никого, кто бы поддержал его словом, шуткой, доверием. Поэтому молот казался ему тяжелей, мехи — упрямее. То, что раньше было для него забавой, теперь стало долгом, обязанностью главы семьи этого дома, который вот-вот рухнет в овраг. И этот долг совершенно угнетал его, а не воодушевлял, как могло показаться на первый взгляд. Слишком велика была разница между легшим на его плечи бременем и возрастом. Он насытился по горло трудом, еще не изведав как следует его радостей. Микандру бросил молот и теперь целыми днями бродил над обрывом в поисках сов и ужей, чтобы на них излить свою злобу. Тут, на каменистых склонах оврага, водилось множество ужей. Обследовав все укрытия под скалами, среди зарослей бузины и терновника, он ловил ужа, прятал его за пазуху и шел в деревню пугать девочек. Те же, едва завидев его, бежали прочь с визгом и криками. Они не понимали, что это не змея, а у́ж, что он не ядовит, раз у него два оранжевых пятна на голове. Они вообще не смотрели, что в руках у Микандру. Достаточно было ему притвориться, что он достает что-то из-за пазухи, как они давали стрекача, аж пятки сверкали. Их трусость забавляла его. Он преследовал девчонок, смеясь до упаду, пока не находился какой-нибудь мужчина или смелая баба, которые давали ему такую взбучку, что веселье его оборачивалось слезами, и у него надолго пропадал интерес ко всяким фокусам. Хмурый возвращался он тогда к своей скале, покрытой зеленым мхом, растягивался, как ящерица, и глядел на бегущую воду речки — опустошенный, без дум и желаний. В такие часы вокруг него могла собраться вся деревенская шантрапа со своими выдумками и проказами — ничто его не забавляло и не веселило. Потом возвращался к молоту и наковальне. В остервенении ему удавалось загнуть какой-нибудь крючок или сделать совок. Когда же он натыкался на упрямство железа и задуманная им более сложная вещь никак не получалась, он бросал все к лешему и снова отдавался хандре. Рада не умела поддержать его в такие минуты и часто вообще выводила его из равновесия:

— Э, да брось ты эту работу воронам! Не убивайся из-за чепухи. Видно, не для нас с тобою это дело. Бери лучше свои несчастные совки, пойдем, может, вытянем из них какой-нибудь золотник.

— Никуда я не пойду! — отбрыкивался он, как жеребенок, которого впервые хотят взнуздать.

— Что ты, парень, или я тебя чем обидела?