Обрести себя

Хоровод понемногу оживлялся, с разных концов деревни подходили кучками парни и девушки. Музыкантам приходилось играть марш за маршем, мелодию за мелодией назло немилосердно палящему солнцу. Над танцующими клубилась легкая пыль. Они стучали по земле всеми гвоздиками подметок. Груди девушек подпрыгивали под шелком или капроном блузок, цветы из волос падали в пыль, и никто не нагибался за ними. Раздался и круг зрителей. Краем глаза Микандру посмотрел в сторону своей напарницы. Она стояла неподвижная, как цапля, и смотрела куда-то отсутствующим взглядом. Микандру она не понравилась, но что делать — очень уж он был неопытен в хороводе, чтобы выбирать. Он вежливо, как полагается, пригласил ее. Варвара прыснула сухим смешком, будто несмазанное колесо скрипнуло, отвернула голову, не двинулась с места. И дураку ясно — отказала. Оторопев, он даже не догадался скрыться в толпе и стоял возле нее, по народной поговорке, как дурак в отрубях. Он честно расплатился с музыкантами и имел полное право вывести ее под марш из хоровода за такую строптивость и отправить домой. Не хочешь танцевать с тем, кто приглашает, сиди у матери на печке. Но скандалить Микандру не хотелось.

— Почему не танцуешь? — спросил Корнел, который в это время кружился со своей напарницей напротив них.

— Не хочет, — пожаловался Микандру.

— Чего же рот раззявил? Бери другую. Что их, мало, что ли?

Совет, конечно, хороший. Но как подойти к другой, если даже Варвара ломается. То, что она не из первоклассных дам, видно за версту. Иначе бы не торчала в стороне одиноко, как ворона на колу. В отчаянии он пробежался взглядом по лицам незанятых девушек, прикидывая, какую бы выбрать. Их и в самом деле было достаточно, даже больше, чем надо. Многие девчата танцевали друг с другом, и много их оставалось еще за хороводом. Оценив взглядом несколько девушек, с которыми он хотел бы танцевать, Микандру все же никак не мог решиться. В особенности приглянулась одна, повязанная красной косынкой. «Как только музыканты заиграют вальс — пойду и приглашу ее, — сказал себе Микандру. — Если и эта надует губы, потребую назад деньги».

Как назло, оркестр начал быстрый фокстрот, и он в нерешительности топтался на месте. Красная косынка пошла дробить землю с другим. Расстроенный Микандру проследил взглядом, как ока вошла в круг счастливых. Почему-то он был уверен, что она не отказалась бы танцевать с ним. И вдруг за спиной раздалось:

— Микандру, хочешь, потанцуем?

Он быстро обернулся, перед ним стояла Марина Ивановна в платье небесного цвета с короткими рукавами. Вся она дышала свежестью. Язык Микандру вдруг высох, ноги стали мягкие, словно из теста, он смущенно вымолвил:

— Я не умею этот танец.

— Ничего, я тебя научу.

Учительница с улыбкой протянула к нему обнаженные руки. Стоявшая рядом Варвара выпучила глаза, шея ее удлинилась вдвое. Все шесть рядов бус, которые она носила, так отяжелели, что плечи под ними опустились.

Ступая наугад, словно по тарелкам, Микандру слепо следовал за учительницей. От напряжения он побледнел, голова закружилась. Больше всего он боялся ошибиться или, не дай бог, наступить ей на ногу. Но, несмотря на все его усилия, у них ничего не выходило. Ноги были словно скованы цепью. Еще никогда он не чувствовал себя таким неуклюжим. Ему казалось, что он выполняет тяжелую работу, и он сопел, как уставшая лошадь во время обмолота. А тут проклятый нос зачесался не вовремя. Ему хотелось прекратить это бессмысленное дурацкое топтание, но как — он не знал. Может, притвориться, что заболела нога? Учительница заметила его замешательство.

— Не спеши, делай, как я. Вот так шаг, потом так, потом так. Понял?

— Немного.

— Ничего, вот уже получается. Только не напрягайся. Осенью придешь в восьмой?

— Я уже работаю.

— Знаю. Но можно учиться в вечерней. Господи, даже не верится, что мои ученики уже ходят на танцы. Сколько тебе лет?

— Семнадцатый. А вам сколько лет?

Он хотел сказать что-нибудь интересное, и на тебе, ляпнул. Марина Ивановна скрыла улыбку.

— Мне? Тридцать один.

— Ого! Такая старая?

Учительница засмеялась, будто колокольчик зазвенел. Но его словно кнутом полоснули: опять сказал глупость. Теперь не исправишь. Но что поделаешь, если ему действительно казалось, что тридцать лет — это старость. За тридцать перевалило матери, и она уже старуха. Правда, глядя на учительницу, ни за что не подумаешь, что ей столько лет. Она молодая и красивая. Наверное, годы не трогают учителей в благодарность за их душевную щедрость.

— Уронил я случайно глупое слово, вы молоды, — постарался он исправить ошибку.

Но учительницу это не обрадовало, она, наоборот, нахмурилась:

— А ведь я вас учила говорить всегда правду.

— Так-то так, да сложно очень говорить правду. Годов-то много, а лицо молодое.

— Правда всегда сложна, Микандру. Где работаешь, в кузнице?

— Ага. Уже полтора месяца.

— И как работа?

— Как работа? Вот прибарахлился с первой получки.

— Приоделся, хочешь сказать.

Разговаривая, он забыл о правилах танца, и поэтому попал в ритм, ноги стали двигаться свободней, дело пошло на лад.