Обрести себя

Чтобы задобрить ее и заслужить окончательное прощение, Микандру целую неделю не отрывался от книг, жадно поглощал знания, заучивал наизусть все уроки и никому не давал отвечать — первым выскакивал с ответом, словно молодой петушок. Марина Ивановна журила его за нетерпение, а сама радовалась, и душа ее смягчалась. Огорчение, которое он причинил ей, таяло, как упавшая на ладонь снежинка, глаза ее опять лучились улыбкой и добротой. В такие дни Микандру чувствовал себя счастливым, ходил весело, но осторожно, чтобы не толкнуть кого-нибудь или не споткнуться, всем угождал, ни к кому не придирался, старательно заворачивал в чистую бумагу книжки и тетради, не списывал у соседей. В общем, становился самым примерным учеником. Конечно, такое состояние длилось у него недолго. Спустя неделю Микандру вновь оказывался в плену своего непостоянного, сумасбродного характера. И опять проявлялся его неуемный нрав. Однако со временем отлучки случались все реже и реже.

Марина Ивановна всерьез взялась за него. Если он убегал из школы, она теперь не дожидалась, пока он придет с повинной, а сама шла в «заезжий дом Пенкиса», разыскивала его где-нибудь в овраге, в глиняном карьере, хорошенько отчитывала и силой приводила в класс. Когда она появлялась в дверях их лачуги, Микандру готов был провалиться сквозь землю — его душил стыд за грязь и убогость своего жилья.

— Почему не открываете окон? — спрашивала она жестко.

— Так они сделаны, не открываются, — робко отвечал Микандру.

— Откройте тогда дверь, пусть выйдет дым и вонь.

— Может, предсказать судьбу? — попыталась перевести разговор в свое русло Рада. — Покажи руку.

Только учительницу трудно было соблазнить этим.

— Давай свою руку, я сама предскажу тебе судьбу, — сердито отвечала она.

— Тем, у кого светлые глаза, судьбы человеческие не открываются, — защищалась Рада.

— Еще как открываются! Дай руку. Сколько лет не белена ваша хата?

— С тех пор как бог ее зачал.

— И почему не белишь?

— Чем? Подолом, цыпочка? К тому ж нам и так неплохо, мы ведь выросли не в теремах, привычные.

С Радой трудно было сговориться. Учительница обращалась прямо к своему непутевому ученику:

— Приходи в школу за известью. Возьмись сам за хозяйство, если мать не в состоянии. А нет, так…

И она специально не заканчивала фразу — получалось более угрожающе. Чтобы избавить учительницу от омерзительного зрелища внутренности лачуги, а себя от мучительного стыда, Микандру старался вести себя так, чтобы ей больше не было нужды приходить к нему домой. А потом, со временем, книги захватили его, он вошел во вкус и учился уже с охотой, не из-под палки.

* * *

Микандру впервые вошел в хоровод, когда уже закончил семилетку. Вообще-то он на танцах бывал, но не в качестве кавалера — так просто смотрел, ставил подножки танцующим девчатам, подпирал забор возле музыкантов вместе с другими шалопаями. Теперь, когда он подрос, прежние привычки были не к лицу. Ему шел семнадцатый год, в душе расцветали иные желания и печали. После школы он поступил в колхозную кузницу. С первого же заработка купил себе новые шаровары, сандалии из красной кожи и черную сатиновую рубаху. Нарочно ходил с засученными рукавами, чтобы все видели его могучую мускулатуру. Он знал, что это ему к лицу. Еще он знал, что у него горячие, как уголь, глаза и черные с синеватым блеском кудри. Рада влюбленно глядела на него, ей даже не верилось, что это ее сын.

— Ты красив, как солнце, — сказала она однажды, — чтоб мне околеть, если вру!

Наивный Микандру, для которого олицетворением мужской красоты оставался Маня, спросил:

— Похож на батьку?

Рада ревновала его к умершему мужу: столько лет прошло, а тот до сих пор властвует над Микандру.

— Глаза и походка его. Стан и брови — мои. Ни у кого в мире не было такой тонкой талии, как у меня. Девушки, когда увидят тебя на хороводе, попадают от зависти!

Микандру покраснел от ее слов.

— Ладно, не болтай!.. Лучше приберись тут, а то просто свинарник, сам черт ногу сломит.

Рада вылупила глаза, сложила руки на груди крестом и дала волю языку:

— Никак невестку мне задумал привести?

— Хочу, чтобы у нас пахло человеческим жильем.

— А чем у нас пахнет?

— Я уже сказал — свинарником.

— Ой-ой-ой! Как заважничал, как нос задрал! Отцовская крыша ему уже не нравится. Я говорила, добром это не кончится — твоя школа. Не успел петух три раза пропеть, а ты уже родной матерью гнушаешься. Ай-да-да! Захотел белые занавески! Как в больнице. Может, тебе тут диван захочется поставить? А? Эх ты, дурень! Где ты видел цыган с кружевами на окнах? Дым и уголь — судьба цыгана. Ты смотри, как его нашпиговали в школе, забыл даже, на каком свете живет.