Обрести себя

Женщины поблагодарили его, пригласили к столу. Он сел среди них, выдумывая истории одну невероятнее другой. Все смеялись. Руга был в хорошем настроении. Внезапно ему что-то померещилось.

— Ты почему не крестишься после обеда? — нахмурившись, спросил он женщину, которая отложила ложку, и влепил ей подзатыльник.

Это испортило всем обед. Куски застревали в горле. Женщины умолкли, опустив глаза. Старушка с выцветшими от старости глазами, в которых не виднелось ни одной искорки, придирчиво спросила его:

— А вы почему не креститесь?

— Я? — Руга несколько раз чавкнул, словно пережевывая что-то. Илиеш торопливо поднялся с места, пошел к лошадям. Но Руга уже успокоился. — Я? Я не хочу беспокоить господа бога. Он дал мне все, что я хотел. И если попрошу еще чего-нибудь, он разгневается. А вы обязательно должны молиться. В особенности ты, тетушка. Скажи правду, сколько раз ты изменяла своему старику?..

У него с ужасающей быстротой менялось настроение.

Выходки помощника начальника приводили Илиеша в ярость. И мальчик возвращался домой грустный и подавленный.

Он быстро привык к своему новому занятию, хотя тюки были тяжеловаты для его спины, а табачная пыль разъедала кожу. Со временем ко всему привыкаешь. Перевозя табак из одного склада в другой, Илиеш имел возможность ближе видеть тех, кто трудился на фабрике. Девушки, которые издалека казались красавицами с белой и чистой кожей, вблизи выглядели желтыми, позеленевшими.

Фронт приближался. Румынских чиновников охватила паника. Все, что называется, сидели на чемоданах. Работа на фабрике двигалась медленно. Жалованья не платили вовремя. Пришел приказ досрочно приступить к приемке табака. А начальник все не приезжал из Бухареста. Руга, казалось, осатанел. Весь день он проводил на фабрике, а по вечерам устраивал дикие оргии, спаивал любовниц, дебоширил. Часто по ночам Илиеша будили и посылали на вокзал за вином. Онофрей и Вэкэреску тоже не стеснялись — в присутствии паренька раздевали женщин, пьяными голосами приказывали:

— Муцунаке, отвернись к стенке!

Мальчик прятался под одеяло и молчал, делая вид, что спит. Однажды, потеряв терпение, он остался ночевать в конюшне, никому ничего не сказав, свернулся клубочком на охапке соломы возле яслей, накрылся своим домашним армячком. Но его нашли, привели к себе и сильно побили.

— Ты мой подопечный. Твой отец платит деньги за то, чтоб я заботился о тебе, а ты капризничаешь! — вопил Руга, не переставая колотить его. Устав, он вскричал: — Беги, несчастный, если не хочешь, чтобы я тебя убил, — и вытолкнул его в соседнюю комнату.

Через полчаса Руга снова пришел к нему. Илиеш еще всхлипывал. Руга успокоился и впал в состояние глубокой меланхолии. Взгляд был мрачным. Он устало сказал:

— Кончай плакать, Муцунаке! На моем месте и ты не был бы более милостивым. Давай выпьем. Не могу пить один.

Руга сел на стул рядом и налил ему стакан рому. Из злого вихря он превратился просто в пугало. Онофрей и Вэкэреску где-то пропадали. Мальчишке было нелегко смотреть на «шефа». Он глядел в окно, словно ожидал оттуда спасения. А за окном лежала ночь, теплая, мягкая, с мерцающими звездами и стрекотом цикад.

— Подойди ближе, — позвал Руга и сам придвинул ему стакан. — Погляди на меня и говори правду, как на исповеди: ты пристрелил бы меня, если бы подвернулась возможность?

Крепко обняв колени руками, Илиеш боролся с дрожью. Его еще трясли рыдания. От выпитого рома тошнило. Он, конечно, прикончил бы Ругу. Однако не сейчас. Руга в таком виде вызывал только отвращение. Зато он убил бы того Ругу, который недавно избивал его, кто наливал Наташе ром за пазуху, смеясь взахлеб.

Видя, что мальчишка молчит, Руга сам ответил:

— Застрелил бы. Знаю. Даже не принял бы во внимание, что я кормил и поил тебя. Застрелил бы за то, что я твой классовый враг.

Вошли Онофрей и Вэкэреску, оба в хорошем настроении. Они замыслили одну штуковину, которая заранее веселила их.

— Осел подан! — весело доложили они.

Но Руга был не в духе.

— Оставьте меня! К черту! Все надоело!

— Инициатива твоя, — напомнил Онофрей.

Руга пресытился пьянками, пресытился жизнью в этой провинциальной дыре, пресытился хилыми девчонками и скверным ромом. Теперь, когда рушился весь мир, рушились привычные порядки, он предчувствовал и свой конец.

— Я выдохся, готов, со мной кончено!

Мясистые губы Вэкэреску сложились в улыбке сочувствия:

— Это война убила в нас радость. Если она продлится еще пару лет, то совсем убьет нас. Давайте лучше развлечемся напоследок.

У Руги чуть порозовели щеки.

— Ты ничтожество, Вэкэреску, но все же веселый парень, — проговорил он, раздавив указательным пальцем окурок. — Но сегодня я не пойду. Сказал — и точка! Заберите его. — Руга указал пальцем на Илиеша.

Разочарованная парочка обернулась к Илиешу:

— Пойдешь с нами, Муцунаке, посмотреть, как гуляют господа!

Внизу стоял привязанный к перилам ослик. Он невозмутимо чесал бок о перила.