Обрести себя

— Тише, всех переполошишь. — Она поцеловала его в склоненную голову. — Чего так поздно? — продолжала она. — Я ждала-ждала, думала — уже не приедешь. Только задремала немного — и ты.

— Ждал, когда пойдут троллейбусы, — соврал он и тут же пожалел. Ведь он вернулся с мыслью начать новую жизнь, без вранья, без лицемерия, без ссор.

Она обняла его за плечи, он почувствовал ее поцелуй где-то за ухом.

— Неужели это ты, Илиеш?!

— А то кто ж? Я.

— Не верится.

— Я и есть.

На щеке Ангелины блеснула влажная бороздка. Она смахнула слезу, как муху.

— Ты голодный? Или прямо спать ляжешь?

— Стакан бы чаю.

— Идем на кухню. Дануц ждал-ждал тебя, пока не уснул.

— Вырос большой, наверно?

— В школу ходит. Хочешь, разбужу?

— Пусть спит.

Илиеш на ходу бросил взгляд в зеркало, которое висело в простенке меж дверей в коридоре, и на него глянул худой, желтый призрак с острыми черными глазами в провалах глазниц. Илиеш испуганно перевел взгляд на материн затылок, у нее была мальчишечья прическа. В полутьме зеркала любят пугать людей.

— Знаешь, не надо чаю. Покажи, где можно умыться, ляжем спать.

Мать потушила зажженную спичку, с досадой сказала:

— Вечно ты не знаешь, чего хочешь.

— Такой уж уродился.

— Может, стаканчик вина?

Илиеш примирительно улыбнулся.

Ангелина поставила на стол тарелки с румяными котлетами, с печеными перцами, салатом из баклажанов. Потом достала из буфета бутылку сухого вина, вытерла ее полотенцем, с помощью вилки стала неумело ковырять пробку, проговорила:

— Где-то была такая штучка для открывания, да куда-то запропала.

Илиеш достал из кармана нож со штопором, взял у матери бутылку:

— А ну-ка, может, меня послушается.

Он уловил в глазах матери испуг.

— Часто употребляешь, видно, раз приспособление носишь в кармане.

— Как когда. Тебе тоже налить?

— Наливай себе, я не пью.

— Мама, — голос у него дрогнул, — сколько лет мы не виделись?

Она всерьез стала считать, загибая пальцы:

— Восемь, девять…

— Одиннадцать, — уточнил он. — Одиннадцать. И ты хочешь, чтобы теперь я пил в одиночку!

Она поспешно нашла стакан, протянула, чтобы налил. На миг их взгляды встретились. Как ни короток был этот миг, он успел прочитать в ее глазах досаду: «Зря позвала домой, спокойней на душе, когда он подальше от меня». В его глазах она ничего не уловила, кроме болезненной усталости.

— Вещи где оставил? — переменила она разговор.

Илиеш, продолжая закусывать, приподнял с пола свой саквояж.

— Вот они, здесь, со мною.

С лица Ангелины смыло остатки сна. Она с укором проговорила:

— А тебе уже тридцать лет!

— Тридцать лет, — с некоторым смущением повторил он и, чтобы хоть чуть утешить ее, добавил: — Еще кое-что в камере хранения оставил.

— Ну, и какие теперь у тебя планы?

— Не знаю. Устроюсь куда-нибудь на завод.

— Думаешь, это легко?

— Легкого на свете ничего нет, мама. — Илиеш допил вино из своего стакана.

— От меня помощи нечего ожидать. Надеюсь, понимаешь?

— Понимаю.

— Он получает мало, деньги дешевеют. Копейка ничего не стоит.

— Понимаю, понимаю.

— Раз понимаешь, давай спать. Еще наговоримся. Пока поспишь на кухне. Вот я приготовила раскладушку. Потом сообразим что-нибудь получше.

Илиеш обвел взглядом просторную кухню. Чисто, опрятно.

— Сколько у вас комнат?

— Две.

— Он что делает?

— Работает. Немного болел, теперь поправился.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Оставшись один, он прикрыл плотнее дверь, налил еще стакан вина, заткнул бутылку. Давно не пробовал сухого, почти забыл вкус.

Лежать на раскладушке было неудобно, все казалось — свалишься. Несколько раз вставал, поправлял постель. Сквозь стенку из соседней комнаты доносился ровный храп. Чулика, конечно, не позволил себе проснуться, чтобы сказать Илиешу «Добро пожаловать». Ну и прекрасно. Не надо выяснять отношения, все ясно с первой минуты. Теперь уже ничто не вынуждает лицемерить, говорить не то, что думаешь.

Илиеш твердо решил уснуть, натянул одеяло на голову. Однако храп, который сперва чуть слышался из-за стенки, стал стремительно усиливаться и наконец зазвучал с такой силой, что казалось, закачалась раскладушка. В крайнем раздражении Илиеш сбросил одеяло, поднялся. Что за чепуха? В доме стояла тишина! Значит, виновато лишь воображение. Да, замутилось, перемешалось все в душе. Развеялось столько напрасных надежд. Ведь он ехал с открытым сердцем, с желанием сблизиться с матерью. В ее письмах, между строк, он находил затаенную боль и скрытое волнение. В последнее время она писала ему чаще обычного, достаточно часто, чтобы он понял, что она нуждается в нем, что она соскучилась по нему. Эти письма и придали ему решимости, когда он задумал вернуться. Он надеялся при встрече выяснить все до конца, устроить так, чтобы им всем было хорошо. И вот — выяснил! Сколько вариантов встречи нарисовал он себе, но такой — такой даже не представлял. Те несколько обычных фраз, которыми они обменялись с матерью, могли принадлежать совсем чужим людям, а не матери и сыну, встретившимся после долгой разлуки. Илиеш тяжело вздохнул.