Обрести себя

Но Иляна была вовсе не такая уж хищница и до любви не жадная. Если она улыбалась всем, то это еще не значило, что она готова и обласкать каждого. Да, по правде говоря, на нее мало кто и позарился бы, красотой она не отличалась — смуглая, худая, костлявая. Одно и было, что пленительная улыбка. А улыбалась, повторяю, она часто. Знала, в чем ее сила. Однако в Валуренах никто не мог похвастаться, что она ему улыбнулась слишком обнадеживающе.

Многоглаза деревня, а перекресток с домом Иляны был в самом фокусе…

И все же нашелся один смельчак, которому удалось обмануть зоркость односельчан. В позднюю пору он постучал в окошко вдовы. Постучался тихонько, еле-еле, словно мышь поскребла лапкой. Только обостренный слух женщины, пребывавшей в постоянном одиночестве, мог уловить этот робкий звук. Услыхать-то услыхала, но сердце ее замкнуто на семь замков, а ключи брошены в самый глубокий колодец. Только что замки? Неведомая сила подняла ее с постели и заставила поднять щеколду.

Стояла темная беззвездная ночь, ночь поздней осени. Тьма была густая, хоть ножом режь. Ночной пришелец замер, не решаясь переступить порог. Наконец она спросила тихо:

— Чего надо, бадица? Хочешь погубить меня?

Пришелец молчал, — видно, не мог найти подходящего повода, чтобы объяснить свой столь поздний приход. А может, он и в самом деле не знал, зачем пришел. Собрав силы, Иляна умоляюще промолвила:

— Уходи, уходи, пока никто не заметил, пока не попутал нечистый!

Если бы пришелец возразил или был бы посмелее, как и полагается мужчине в такой ситуации, может быть, эта ночная встреча получила бы иной оборот. Но бадица оказался покорным и робким, как ягненок. Он стыдливо потупился и пробормотал:

— Ладно, Иленуца, раз приказываешь — уйду.

И ушел бы, не подумайте, что лукавил. Ушел бы, если б Иляна не оказалась такой сообразительной: догадалась в последнюю минуту протянуть руку и помогла переступить порог. А то ушел бы — таков он был. Пинтилий, которого в селе называли не иначе как прибавляя к его имени имя жены, Мариоары. Стыдлив и робок был, словно невеста. Мариоара, женщина суровая, с языком, как рашпиль, считала Пинтилия недалеким, так сказать, немного чокнутым, и когда у нее в разговоре с ним иссякали аргументы, могла взяться и за хворостину. У себя дома бедный Пинтилий ходил на цыпочках, боясь что-нибудь опрокинуть или скомкать половичок. Однажды ему по ошибке подменили мешок на маслобойке, так несколько ночей не пускала домой супруга — на сеновале ночевал. Не пустила в дом, пока не отыскал свой мешок.

Откровенно говоря, он и так в хату не ступал ногой. Мариоара определила его на жительство вместе с курами, в развалюшку, превращенную за ненадобностью в сарай. А он и не претендовал на большее, лишь бы оставила в покое. Ведь ничего хуже домашней свары и придумать нельзя.

Первое время он в своем сарае скрывался от криков жены, со временем привык к нему и уже редко-редко поднимался в новый дом, сооруженный собственными руками. Там господствовала Мариоара с двумя дочерьми. Пока девочки были маленькие, радовались отцу, а потом, когда подросли, перешли в лагерь матери, она оказалась сильнее. Ведь он в доме ровно ничего не значил. Годы отделяли их от отца все больше и больше. Иногда ему казалось, что девочки даже стесняются называть его отцом — такой он был жалкий и беспомощный. Мать им внушала свои понятия о жизни, и они, подражая ей, смеялись над ним, дерзили. Лишь когда требовались новые туфли, подлизывались к нему.

Дело в том, что он слыл на всю округу замечательным сапожником. Поневоле станешь заискивать: сошьет, можно не сомневаться, всем на зависть. Только отец не очень любил шило да дратву, его приходилось долго уламывать, чтобы взялся за дело. Жена умела приструнить, он шил, и денежки текли ей в руки.

Истинная же его страсть заключалась в ином. В корнях. Да, да, в обыкновенных древесных корнях. Поговаривали, что именно из-за них, проклятых корней, он и упустил из рук вожжи хозяйства. Странный был человек! Терял целые дни, блуждая в лесу в поисках какого-нибудь корня, из которого потом вырезывал разные безделушки. Из-под острого ножа появлялись птицы, забавные зверушки, смешные человечки…

Когда Мариоаре это надоедало, она сгребала в передник его изделия и кидала в печку. Он стойко переносил очередную взбучку и вскоре опять отправлялся в лес. Опять искал корни. Наконец Мариоара поняла: эту страсть из него ничем не выбить, только могила погасит ее. Так что лучше его не трогать. Запрет только разжигает страсть.

Свое замужество она считала тяжелым наказанием от всевышнего за какие-то давние грехи и старалась мириться со своим положением жены сумасброда. Ей хотелось, чтобы хоть ее девочки вышли замуж удачно, поэтому-то она держала их на расстоянии от Пинтилия.