Обрести себя

Как-то Пинтилий шел усталый с поля по дороге и присел передохнуть перед орехами Иляны. Прямо на дороге, в пыли, возился ее младший сынишка. Пинтилий пошарил по карманам, вытащил деревянного петушка, который издавал забавный свист, если подуть ему в клюв, и отдал замурзанному малышу. Пацан был в восторге, а Иляна, проходившая мимо, поблагодарила Пинтилия улыбкой, которая грела его целую неделю. А потом он принес еще одну игрушку и уже окончательно понял, что его счастье спрятано где-то тут, под орехами Иляны. Теперь-то он уже не будет так одинок в своем курятнике-сарае. Так родилась вторая привязанность Пинтилия, мужа Мариоары.

С тех пор дети Иляны всегда и в избытке были снабжены игрушками. Под орехами Иляны он мог вдоволь наговориться с приятелями. Когда ему требовалось с кем-то решить какое-нибудь дело, он говорил: «Пошли к Иляне» — это звучало как «пошли ко мне». Вечно трезвый, недремлющий людской глаз ничего не подозревал. Слишком невероятно было то, что происходило.

Возвращаясь с поля, Илиеш решил забежать к Ольгуце — хотел увидеться и предупредить, что задержится сегодня, на свидание придет попозже. Как ни любил он Ольгуцу, идти в ее дом было ему тяжко. Просто нож острый. Он боялся встретиться один на один с ее отцом — Истрати, перед которым испытывал безотчетную робость. Лучше обходить его до возвращения из армии. Раз он не может ничего предложить Ольгуце, зачем прежде времени дразнить Истрати? Кроме всего прочего, напротив дома Истрати была усадьба Романа Браду, где Илиеш провел свое детство и где из-за Чулики теперь хозяйничали какие-то чужие люди. Каждый уголок, каждая травинка, каждый камень того двора таил для Илиеша воспоминания о прошлом. А вместе взятые, те воспоминания и составляли его самого, все самое лучшее в нем. Возле ворот до сих пор были качели, сделанные Романом, перед тем, как его забрали на войну. Повыше — погреб. Там, под грушей, отец обычно разгружал привезенную с поля кукурузу. На крыше сарая всегда лежали тыквы, их клал туда тоже отец. А за сараем, около хлева, отец обычно чистил скребницей лошадь, заплетал ей гриву, подвязывал хвост. Дурачился, конечно. Это была одна из любимых его забав. А вон через тот забор Илиеш перепрыгнул, чтобы бежать навстречу Красной Армии в то незабвенное светлое утро…

— Ты что, Илиеш, не слушаешь? Что с тобой? Я говорю, а ты блуждаешь бог знает где. О чем ты думаешь?

Ольгуца притворно сердилась каждый раз, когда он, забывая о ней, не сводил глаз с дома своего детства. Он не мог открыться даже ей, о чем думал в то мгновение. К чему ворошить прошлое?

Чтобы польстить ей, он говорил:

— О чем думаю? Скоро уезжать, а прощаться неохота.

— Что я, впервые остаюсь, что ли?

— В прошлый раз все было иначе.

— Не порти себе настроение заранее…

Так что посещение дома Ольгуцы всякий раз расстраивало Илиеша. На этот раз сюда его привела необходимость: некуда деваться, надо было ее предупредить. Иначе то вино, которое он собирался выпить с приятелями, встало бы ему поперек горла.

Девушка трепала коноплю возле ворот. На заборе возвышался целый ворох белых шелковистых пучков волокна. Илиеш подошел незаметно, стянул пучок конопли, пригнувшись под забором. Ольгуца ничего не заметила, продолжала трепать. Тогда он снял еще пару пучков. Результат тот же. Она была чем-то озабочена и механически просовывала коноплю под рычаг трепалки.

— У такой хозяйки из-под носа можно все украсть. — Илиеш вышел из-за забора.

Девушка от неожиданности вздрогнула.

— Напугал как!

— Битый час сижу здесь и жду, когда ваша милость обратит внимание.

— Не может быть. А я думала о тебе.

— Что же ты думала обо мне, если не секрет?

— Думала, что мы с тобой упрямые и нелегко нам будет вместе.

— Допустим. Что еще?

— Одному из нас надо изменить характер, стать помягче, терпеливей.

— И это должна быть ты.

— Почему ты так думаешь?

— Такова женская доля. Ведь так ты думала?

— Нахалюга.

— А ты хороша: я стою под забором, умираю от тоски по ней, а она себе размышляет об отвлеченных предметах.

Он протянул руки над коноплемялкой и обнял Ольгуцу; очень уж привлекательной была она в этот момент: лицо разгорелось, что осенняя листва скумпии, волосы, как снежинками, густо осыпаны конопляной кострой. Такой он еще не видел ее. Ольгуца отстранилась:

— Не балуй, мать увидит.

— А что такого? Пусть видит вся деревня.

— Не валяй дурака, Илиеш.

— А! Раз так, раз гонишь, пойду напьюсь.

— Туда и дорога, проваливай.

— Я серьезно.

— И я серьезно.

— Ну, так до свиданьица.

Илиеш манерно поклонился и вдруг подхватил ее и посадил на забор. Она чуть не умерла от страха.

— С ума сошел! Отец увидит! Убьет!..

— Я тоже могу посчитать ему зубы.

По дороге от сельсовета спускалась Лимпиада. Она была рассеянна, смотрела в землю, словно что-то искала. Ольгуца сделала знак, чтобы Илиеш помолчал, пока она пройдет.

Однако он с вызовом крикнул:

— Крестная!

Лимпиада подняла голову, оглянулась. Илиеш подошел к ней:

— Ион не вернулся?

— Нет. А вы с Якобом закончили зябь?

— Почти закончили, да камень попался…

Он начал подробно рассказывать о дневном происшествии, но Лимпиаде было не до него.