Обретая суперсилу. Как я поверил, что всё возможно. Автобиография

Был бы я умнее, то наверняка догадался бы о том, что есть еще что-то, связывающее отца с нацистами, но я воспринимал все эти вещи, как что-то, напоминавшее отцу о войне, что-то, мимо чего я проходил каждый день, когда был дома. Но когда моя подруга увидела эту коллекцию, она смертельно побледнела и быстро выбежала из комнаты. После того как она рассказала родителям о нацистском алтаре моего папаши, ей запретили со мной общаться.

– Они просили передать тебе, что это не из-за тебя, – сказала мне девочка. – Они говорят, что ты хороший.

Это все из-за твоего отца. Они считают, что с ним что-то не так.

Они знали. Девочке хватило десяти секунд, чтобы заглянуть в черную душу моего отца и понять, что с ним действительно что-то было не так. Но только через долгие годы мне станет понятно, насколько сильно все было не так.

Жизнь в раю дала первую трещину, когда партнер отца по бизнесу понял, что Чарльз не только не имел даже малейшего понятия, как организовать бизнес, но и приходил на работу пьяным или с похмелья, а в цехе повсюду прятал бутылки водки, чтобы прикладываться к ним в рабочее время. Напряжение росло, и по вечерам отец стал наведываться в бары окрестных городков, и одному только черту было известно, что он там забыл. Его положение на работе еще сильнее пошатнулось, но он продолжал убеждать всех нас, что дела идут хорошо, и даже очень хорошо, черт бы его подрал.

Самым ужасным и невыносимым в этой его патологии были танцы.

У отца появилась[16] 8-миллиметровая камера, на которую он принялся снимать семейные обеды и встречи.

Нас уже натренировали изображать на фотографиях счастье, но тут дошло дело и до кино, а это была уже совсем другая история. Как и все остальное в жизни отца, камера использовалась в качестве орудия пропаганды, для доказательства того, каким прекрасным папой он был. И он решил, что лучшее тому доказательство – его танцующие дети. Нас заставляли танцевать везде, место не имело значения, как не имело значение и то, были танцы уместны или нет. Отцу было плевать, что люди смотрели на нас и качали головами в знак порицания, и что танцы эти не сопровождались музыкой. Нам был отдан приказ: танцевать, и все тут.

К тому времени я уже начал проявлять свой упертый характер и отказался участвовать в этих представлениях, но мои сестры были младше и более уязвимы, у них не было выбора, и они пока не понимали, для чего была затеяна эта клоунада. И они танцевали. Молча, без музыки. Они делали это в доме, на лужайке перед домом, пред домом бабки Софии и в местном парке. Те же самые движения, те же самые танцы в полной тишине.

Долгие годы потом Чарльз будет показывать эти фильмы во время семейных встреч в качестве его личного, отцовского вклада в единение семьи. Его личные 8-миллиметровые потемкинские деревни. Его алиби.

Посмотрите, как все счастливы… Посмотрите… Вы танцуете…

А те фильмы и вправду запечатлели все, как было. Но правда в них была совершенно другого толка. Фотоснимок требует от фотографируемых всего лишь секунду притворства, а вот кинопленка запечатлела и испуганные взгляды, и натянутые улыбки, и пустые глаза. Я начинал понимать, что кино может быть проводником Открытой Истины.

Я НАЧИНАЛ ПОНИМАТЬ, ЧТО КИНО МОЖЕТ БЫТЬ ПРОВОДНИКОМ ОТКРЫТОЙ ИСТИНЫ.

Если бы Бог захотел написать Библию в наши дни, то он бы снял фильм.

Из-за постоянного пьяного беспредела отца мои оценки в школе поползли вниз, и передо мной встал выбор:

оставаться на второй год или посещать летнюю школу во время каникул. Второй год мог означать, что я снова распрощаюсь со своей коллекцией комиксов, поэтому я выбрал летнюю школу.

Когда рассказал об этом отцу, то тут же получил удар в зубы, который уложил меня на пол. Отец обозвал меня ленивым идиотом и сказал, что в моих интересах отучиться в летней школе, чтобы не создавать ему дополнительных проблем, а иначе он мне еще врежет. Я почувствовал во рту вкус крови и что-то твердое. Сплюнув на пол, я увидел кусочек белой зубной эмали. Я тут же подскочил к зеркалу, и увидел, что правый передний зуб раскололся пополам и шатается. Весь в панике, я спросил, можно ли его исправить, ведь никого из детей ни разу не водили к стоматологу, на что отец ответил, что если зуб сломан, то это только моя вина и этого не случилось бы, если бы я не спровоцировал его.

А еще он сказал, что скорее сдохнет, чем потратит свои деньги на то, чтобы починить мой зуб.

Постепенно сломанный зуб посерел, покрылся какими-то пятнами и так и продолжал шататься. Я страшно страдал от этого и даже боялся представить, как я выглядел. Мне было стыдно, и с тех пор я старался улыбаться и смеяться так, чтобы не было видно зубов.

Через несколько недель я вернулся из летней школы и обнаружил Чарльза с огромной шишкой на голове.