Обретя крылья. Повесть о Павле Точисском

Мы надрывались под зноем, под холодом,

С вечно согнутой спиной,

Жили в землянках, боролися с голодом,

Мерзли и мокли, болели цингой.

В комнате тишина, лишь голос Павла:

Да не робей за отчизну любезную…

Вынес достаточно русский народ,

Вынес и эту дорогу железную -

Вынесет все, что господь ни пошлет!

Вынесет все — и широкую, ясную

Грудью дорогу проложит себе.

Жаль только — жить в эту пору прекрасную

Уж не придется — ни мне, ни тебе.

Закончил. Все молчали. Вздохнул Шелгунов:

— Разбередил душу. Сжалось что-то внутри. Доживем ли до поры прекрасной?

— Доживем, Василий, непременно доживем, — сказал Точисский.

— Завидная уверенность, — заметил Лазарев.

— В ней — наша сила. — И, немного помолчав: — Подошло время новых кружков, друзья, кружков, где вы сами будете пропагандистами. Наш кружок станет центральным, о его существовании никто не должен знать, даже ваши будущие слушатели.

У Казанского собора Павел замедлил шаг. Уже издали заметил Лазареву. Она кого-то ожидала, все посматривала по сторонам. Люди проходили мимо, но Вера ни на кого не обращала внимания. Точисский окликнул ее, поздоровался:

— Павел? Откуда вы? А я ожидаю Генриха.

— Брейтфуса?

— Да! А вот и он сам.

К ним подходил высокий студент в тужурке и форменной фуражке, из-под которой выбивались черные кудри.

— Извините, Верочка, извозчик попался нерасторопный.

Кивнул Павлу, как старому знакомому:

— Давно что-то мы с вами не виделись, еще с Бестужевского кружка.

Разговор на ходу явно не клеился, Верочка была слегка смущена, и Павел поспешил раскланяться.

Они ушли.

«Кажется, братья Брейтфусы заслуживают того, чтобы узнать их поближе», — подумал Павел.

Приход Генриха напомнил Точисскому то время, когда он, Павел, приехал в Петербург и случайно оказался в кружке самообразования, одном из тех, что были организованы на Бестужевских курсах. Собралась студенческая молодежь, без твердых убеждений, как заметил Точисский. В завязавшемся споре лишь Брейтфусы — а их было три брата: Генрих, Людвиг и Эдуард — доказывали, что единственное право на социализм имеют рабочие… Брейтфусы были тем более убедительны, что сами совсем недавно преодолели народнические заблуждения.

О братьях Павел имел весьма скудные сведения, однако понял, слушая их у бестужевцев, что они поклонники Георгия Плеханова.

Домой Точисский вернулся поздно и еще дверь не открыл, как догадался — Дмитрий стряпает. Чад висел по всей комнате. Пахло жареным луком и горелой колбасой. Лазарев гремел посудой, ворчал:

— С меня достаточно, принимаю условия хозяйки.

— Не возражаю. Особенно когда твоя очередь кухарничать. Пансион, так пансион. А сейчас подавай свою стряпню. Кстати, почему ты меня не спрашиваешь, где я был и кого видел?

— В Петербурге миллион жителей…

— Но твоя сестра из этого миллиона тебя интересует? Я видел ее с Генрихом Брейтфусом.

— Удивил, — махнул рукой Дмитрий. — Они давно друг к другу неравнодушны. Я сегодня Людвига встретил, говорит — с завтрашнего дня в университете ожидается студенческая забастовка, исключили двух студентов за распространение недозволенной литературы.

— Генрих об этом ни слова…

— Поразительно, как вообще в присутствии Веры он тебя увидел.

Точисский рассмеялся.

— Ну а ты-то? Не замечаешь, какими глазами смотрит на тебя Лизочка Данилова? — перешел в наступление Дмитрий.

— Эко хватил…

Дмитрий сказал с сожалением:

— Меня она не замечает. — И не поставил, швырнул сковородку. — Ешь за этим столом в последний раз. Будем питаться у хозяйки.

— Не брюзжи, ты не раз грозил.

— Смотрю я на тебя — и чем ты Лизочке приглянулся?

— Теперь понимаю, в чем причина твоего плохого настроения! Лизочка Данилова — яблоко раздора…

Ели, подтрунивая друг над другом. Когда убрали посуду, возвратились к разговору о Брейтфусах. Лазарев сказал:

— Иван Богомазов побывал у Брейтфусов, пытался вернуть в свою веру, Людвиг выставил его. Братья жаждут работы, но не народнической. Намерены создать кружок на верфи.

Точисский задумался.

Брейтфусы — интеллигенты, а он, Павел, с сомнением относился к революционности интеллигентов. Интеллигент, по его мысли, мог только играть в революцию, ибо у интеллигента нет стойкости. А когда у человека нет стойкости, он способен предать идеи революции, идеи, которые Точисскому были дороже всего. Самое большее, на что способна интеллигенция, как считал Точисский, — просвещать народ.

Слова Лазарева насторожили Павла. Допустить Брейтфусов к работе, не подвергнуть ли опасности то, что достигнуто им, Точисским, и его друзьями? Может нарушиться дисциплина, конспирация.

О своих сомнениях сказал Лазареву, но тот реши-тельпо возразил:

— Брейтфусы искренние и твердые. Их отличает зрелость суждений.