Обретя крылья. Повесть о Павле Точисском

— Перед вами карта России, — сказала она и уточнила с нажимом: — Российской империи. — Обвела карандашом границы. — Вдумайтесь, империя! Государство, где над всеми народами возвышается император, самодержец. Но кому должна принадлежать власть в государстве и кто хозяин того, что есть на земле? Человеку труда, который сеет и убирает хлеб, стоит у станка. Людям, которые создают, а не тем, которые живут чужим трудом. Именно отсюда и несовершенство устройства государства российского…

Мария слушала Любу. Хорошо у нее получается, и слушают ее с интересом. С чего же ей, Марии, начать? С Пушкина? Нет, пожалуй, это в другой раз. Она начнет рассказ с Чернышевского, с его книги «Что делать?», как писал ее заточенный в крепость…

На механическом кружок возглавил Голов.

Жизнь Кондрата не баловала, с детства рос сиротой. На завод попал лет с десяти хилым, белоголовым заморышем. Думали, помрет, не выдюжит заводской жизни, однако справился. В малолетстве, кроме побоев и ругани, ничего не испытал, может, оттого скуп был на улыбки Голов, а к добрым людям тянулся сердцем. Потому на предложение Нила Васильева послушать умного человека Кондрат откликнулся охотно. С первого взгляда лектор не приглянулся Голову, слишком молодой. Однако вежливый, слова резкого от него не услышишь. Видать по обличью — из интеллигентов, а одежда на нем мастерового. Может, из тех, кто, вырядившись под рабочего, звал фабрично-заводских идти в народ либо бомбы метать? Видал Голов и таких.

Но когда послушал лектора, диву дался — башковитый малый. Хорошо поясняет, доходчиво и книжки интересные читает. До сознания Кондрата многое доходило не сразу, но слова лектора о борьбе пролетариата за свои права уяснил быстро. Только выступая сообща, говорил им, кружковцам, Точисский, рабочие добьются лучшей жизни. Это Голову было ясно. Мог ли он один перечить мастеру? Кондрату даже смешно делалось от такой глупой мысли. Да тот бы его, как слепого щенка, в одночасье с завода выпер. А встань они всем цехом, плечом к плечу, тут не то что мастер, хозяин и тот оробел бы…

Походил Кондрат в кружок Точисского, поднаторел, кое-чему научился, на себя по-иному стал смотреть, с уважением: великая честь быть пролетарием и осознавать себя как силу.

Теперь Голов сам кружком руководит.

Очень хотел Кондрат, чтобы у них на механическом выступил Точисский, условились о дне…

Путь был не близок, они долго шли по тесным, грязным улицам, мимо рабочих бараков, темных подворотен, наконец у бревенчатой избы Голов остановился:

— Иди сюда, Павел Варфоломеич, тут наш университет.

В горнице рабочие сидели на скамьях и топчанах, сундуке и кадке у входа.

Павла усадили к застланному чистой льняной скатертью столу, подвинули стул, на Точисского смотрели с явным любопытством: наслышаны о нем от Голова.

Точисскому Кондрат сказал дорогой, что у них на механическом еще помнят стачку, организованную Петром Моисеенко и Степаном Халтуриным. Степана кое-кто даже знал. Помнят и демонстрацию у Казанского собора, принимали в ней участие. И потому Павел решил начать беседу с демонстрации, когда впервые в Санкт-Петербурге парод поднял красное знамя политической борьбы.

В горнице оживились, заговорили, принялись вспоминать:

— Студентов тогда привалило видимо-невидимо.

— Со всего Петербурга собрались. Тут и полиция подоспела.

— Рабочие не оплошали. Один из наших от меня недалече стоял, полицейскому, чего изволите, так въехал, тот и не охнул, — мелко рассмеялся старик с морщинистым лицом.

— Кулак у него крепкий, знаю я того парня, — заметил рабочий с кустистыми бровями и шрамом на щеке. — Я с ним в столярке работал. Бывало день намаешься, сил нет, а он топориком поигрывает, будто и усталь не берет.

— А помнишь, Дормидонт, речь студента? Как поминал Разина и Пугачева, мучениками за народное дело называл их? — снова сказал старик.

— Отчаянный малый, — согласился Дормидонт, — порядки-то нонешние на чем свет честил.

— Студента звали Георгием Плехановым, — уточнил Павел. — Потом, спасаясь от жандармов, уехал за границу, в Швейцарию, и создал в Женеве группу «Освобождение труда». Плеханов проповедует марксизм, призывает к борьбе за социализм. Я понимаю, что сейчас вам, возможно, не все это понятно. Но я объясню, расскажу…

Незаметно разговор перешел на теорию прибавочной стоимости. Говорил Точисский легко и уверенно. Видел — его слушают охотно, вникают.

— Для капиталиста рабочая сила — товар, он использует ее для получения прибыли, — пояснял Точисский. — Он прикрепил нас к станкам, и мы трудимся сообща двенадцать, а то и больше часов. Из них капиталист оплачивает нам час или два, а то, что мы производим за остальное время, присваивает себе на правах владельца орудий и средств производства. Именно это и есть закон прибавочной стоимости, открытый Марксом. Фабриканта, заводчика не волнует, как живет рабочий, имеет ли еду, жилье? Заболел, получил увечье — вон с фабрики, твое место займет другой. У ворот толпятся безработные. Это невольничий рынок, где капиталист покупает наемных рабов.