Обретя крылья. Повесть о Павле Точисском

Петр Николаевич к службе относился ревностно и добросовестно, потому ни одну докладную не оставлял без внимания. Однако за редким исключением оставался ими доволен, хмурил брови, супился. Статистика без мысли. А по твердому убеждению директора департамента полиции, жандармы должны быть умными, инициативными, ибо имеют дело не с уголовной скотинкой, а с политическими преступниками.

Костоломов, которых так ценят в полиции, Дурново терпеть не мог. «Думайте, думайте, — любил повторять он своим подчиненным. — Меняйте свой облик, коли потребуется. Жандарм тот же актер на сцене».

Ротмистр Терещенко хотя и был для него фигурой мелкой, но запомнился по делу Благоева, и теперь, читая докладную ротмистра, Дурново считал ее заслуживающей серьезного внимания.

Терещенко писал, что, по его глубокому убеждению, существует прямая связь между событиями на механическом, волнениями фабрично-заводского люда в Санкт-Петербурге и распространением некрасовской прокламации. Ротмистр категорично утверждал: в столице действуют не одиночки социал-демократы, а целая организация.

Директор департамента полиции еще раз внимательно просмотрел докладную и, обмакнув перо в бронзовую чернильницу, вывел размашисто: «Расследование дела о социал-демократической группе поручается ротмистру Терещенко, а посему выделить в его полное распоряжение несколько агентов, а также осведомителей для внедрения в рабочую среду».

На чем держится русская земля?

Священник, обучавший Павла закону божьему в Екатеринбургской гимназии, поучал: «Русь держится на вере в бога, преданности государю, помазаннику господа, на послушании пахарей и мастеровых».

Однако заколебались вековые устои, крестьянские бунты потрясли Россию, на Сенатскую площадь вывели мятежные полки офицеры-декабристы, а выступления рабочих означали рождение новой силы — пролетариата. Нет, рабского послушания не было.

Точисский глубоко верил: социал-демократия, имея такое оружие, как марксизм, объединит рабочий класс, приведет к обновлению русской земли, созданию общества социального равноправия, благоденствия и свободы. В кружках самообразования говорили об этом члены «Товарищества санкт-петербургских мастеровых», на заводах и фабриках — пропагандисты из рабочих.

Целый день Точисский провел в дороге. Было намерение установить связь с социал-демократами Москвы. Накануне отъезда из Петербурга Тимофеев дал адрес московского знакомого…

От вокзала Точисский направился к Кремлю.

Цветными мусульманскими чалмами застыли маковки Василия Блаженного. Небесную синь подпирал крест позлащенного купола Ивана Великого.

Первопрестольная встретила Павла колокольным перезвоном и оглушительным вороньим криком. Неугомонные птицы кружили вокруг верхушек церквей, над древними соборами Кремля. В переулках Зарядья, на Старой площади, Балчуге и Лубянке — лавки и обжорки, толкучки и базары, вонь и духотища, людской гомон, крики зазывал и торговок. Зашел Точисский в трактир. В нос шибануло распаренной кислой капустой, лапотным духом. Гомон и стук ложек, от мисок пар валит.

Нашел место, уселся. Из смрада половой выскочил. Точисский попросил ухи и котлет, жбанчик квасу. За едой прикидывал: знакомый Тимофеева жил в Марьиной роще, свет не близок, надо брать извозчика.

Подкрепившись, Павел выбрался на свежий воздух. У трактира дремал на козлах разлохмаченный малый. Нюхом учуяв седока, встрепенулся и, поигрывая кнутом, спросил:

— В каку сторону, в гостину аль на постоялый двор?

— В Марьину рощу!

— Эвона! — присвистнул малый. — Туда не мене полтинника.

Ехали долго. Из центра, где улицы мощеные, особняки и дома в два-три этажа, магазины и торговые ряды, просторные площади, свернули в тихие улочки с домами бревенчатыми, особнячками купечества, огороженными высокими заборами, домишками мещан, казармами, церквами каменными и рублеными, все больше маленькими, едва ли не на полсотню прихожан. Такие церкви на Руси обыденками именовали, их артельно в один день ставили.

По сравнению с Петербургом Москва казалась патриархальной. Но Павел знал: первое впечатление обманчивое. Фабрично-заводская Москва хотя и уступала Петербургу, однако росла быстро.

Въехали в район Марьиной рощи. Словоохотливый извозчик поведал Павлу, что Марьина роща на всю Москву слывет воровскими притонами и гулящими девицами. Ночами здесь шалят, и, если господин пожелает, он обождет и доставит в порядочные номера.

У покосившегося домика извозчик осадил коня. Попросив подождать, Точисский постучал. Открыла болезненного вида женщина с серым, землистым лицом. Павел извинился, сказав, что он из Петербурга от Ивана Тимофеева, спросил хозяина. Женщина всхлипнула, вытерла глаза.

— Год как схоронили. На заводе ремнем под маховик затащило.

— Экая беда, — помрачнел Павел и, попрощавшись с хозяйкой, направился к извозчику.

Женщина неожиданно окликнула его, вернула:

— Может, адрес Силантия Силыча дать? Мастеровой, краснодеревщик, с моим из одной деревни. Силыч на Пресне живет.

Точисский записал адрес, поблагодарил.