Обретя крылья. Повесть о Павле Точисском

На Пресню попал к вечеру. Отпустив извозчика, разыскал указанный адрес. Дом двухъярусный, деревянный, ветхий. В квартиру Силантия Силыча вела узкая скрипучая лестница с покосившимися перилами.

Еще не старый, чуть сутулый, с крупным носом и крепкими мозолистыми руками Силантий Силыч, узнав, что Павел из Петербурга от Ивана, принял приветливо:

— Как же, избы паши в разных концах деревни стояли, а деревня у нас в семь дворов. — И рассмеялся. Оборвав смех, сказал с сожалением: — Петра завод сожрал. Сердечный был человек.

Пили чай, разговаривали.

— Я, как десять лет назад в Москву из деревни подался, так в мастерских и столярничаю. Неласковая жизнь. Да оно, видать, везде одно.

— Надолго, Силантий Силыч, терпения не хватит. Когда прорвет гнев, и царю и хозяевам достанется.

— Надо, чтобы наш брат фабричный до всего своим умом дошел…

— Именно, Силантий Силыч. Однако на один ум полагаться — значит все самотеком пустить. Надо рабочему человеку самообразованием заняться.

— Истину сказываешь, — согласился Силантий Силыч. — К примеру, обязан пролетарий знать, что он сила большая…

— По «Манифесту Коммунистической партии», Силантий Силыч, по «Манифесту», — заметил Точисский и рассмеялся.

— Аль не так сказал?

— Да нет, Силантий Силыч, правильно вы говорите, а рассмеялся я потому, что рад, единомышленника встретил…

К исходу второго дня Силантий Силыч воротился не один, с ним были еще два человека.

— Знакомься, Павел, мои друзья, верные люди. А это, ребята, Павел Варфоломеевич, питерский социал-демократ. Пришли мы, Павел, чтоб сообща обмозговать, как нам наперед жить-поживать, связь между собой держать. А то варимся каждый в своем котле…

Спать не ложились до полуночи. Точисский рассказывал москвичам о кружках самообразования, кассе взаимопомощи и рабочей библиотеке.

— Да, позавидовать можно, — сказал Силантий Силыч. — Я думаю — мы тоже не лыком шитые, попробуем перенять дело питерских…

Пронзаясь, условились о будущей переписке, как кого в письмах именовать: агентов охранки — «Докторами», аресты — «болезнью», стачки — «именинами», социал-демократов — «сватами», а работу пропагандистов — «невестой».

Договорились встретиться зимой и тогда конкретно решить, как наладить совместную работу социал-демократов Петербурга и Москвы.

Заседание «Товарищества» наметили на пять вечера, а в полдень Павел успел выступить у балтийцев и теперь довольный добирался к Брейтфусам.

Пообедать ему уже не хватало времени. Он сел на копку. Кони бежали резво, легко тащили вагончик. На улице людно, день воскресный и не дождило, как всю последнюю неделю, благовестили колокола петербургских церквей, перекликались.

Конка подкатила к центру. Оставшуюся дорогу Павел шел пешком. У булочной его окликнули:

— Варфоломеич, господи, сколько не видались!

К Точисскому подходил Егор Зиновеич в суконной поддевке, хромовых сапогах гармошкой и новеньком с лаковым козырьком картузе. Бывший сосед из Дунькина переулка.

— Праздник, Павел Варфоломеич, святое воскресенье, — говорил Зиновеич, протягивая Павлу руку. — Отстоял обедню, теперь гуляю. Слава тебе господи.

Точисскому Егор Зиновеич неприятен. Однако делать нечего, коли встретились.

— Семью перевез или все в деревне?

— Я не так, как другие: деньги по кабакам просаживают. Домишко купил, помогли добрые люди. А ты никак из церкви? Эко, запамятовал, ты ведь инородец и в бога не веруешь. От неверия в бога до тюрьмы рукой подать.

— Спасибо, Егор Зиновеич, за предостережение. Позвольте попрощаться, спешу.

— Не стану задерживать, — сказал старый знакомец, однако семенил рядом и, похоже, еще поговорить пытался: — А я вот к стихам интерес заимел, прости господи, Некрасова почитываю, не знал такого, да случай помог, листочек ко мне попал занятный. — И цепкие глаза из-под кустистых бровей впились в Точисского. — Не видывал? Коли желаешь, покажу…

На заседание Павел явился, когда все были в сборе. В просторной гостиной сидели в креслах, на диване, шумно переговаривались товарищи. Лазарев спросил:

— Задержался почему?

— Дорогой повстречался с бывшим соседом из Дунькина переулка. О прокламации некрасовской меня дотошно выпытывал. Презанятный тип, от него филером за версту отдает.

— Может, ты и не ошибся. Такие для полиции находка.

— Дмитрий, не забывайте, сегодня вам исполнять обязанности старосты, — подал голос Людвиг.

— Помню, — кивнул Лазарев. И тут же обратился ко всем: — Друзья, вопрос сегодня о кассе «Товарищества». Людвиг, вам слово!

Брейтфус неторопливо расстегнул пиджак, вытащил из внутреннего кармана свернутую в трубочку тетрадь и, развернув, положил на колени. Павел заглянул в нее со стороны. Брейтфус разбирается в этих буквах и цифрах, как заправский бухгалтер.

— Короче и внятно! — сказал Нил Васильев. Брейтфус пригладил волосы:

— Можно и внятно. Здесь наши взносы в кассу, здесь пожертвования от рабочих, здесь общая сумма поступлений. Тут вот выплаты на поддержку уволенным, семьям погибших, покупку книг…

Людвиг перечислял фамилии и суммы, его одобрительно слушали. Когда закончил и закрыл тетрадь, все дружно загудели:

— Молодец, кассир!

— Все правильно!