Обретя крылья. Повесть о Павле Точисском

Анютин сидел напротив Павла. Расслабленный домашней обстановкой, чаепитием, он, казалось, никого не замечал. И лишь сделав последний глоток, перевернул чашку вверх дном, протянул с наслаждением:

— Ре-едкое удовольствие чайку по-человечески вкусить. А этак за самоваром, да еще с пирогом сдобным я не упомню, разве что дома изредка до службы.

— Вы рабочий? — спросил Точисский.

— Ивановский ткач. В роте нас из мастеровых четверо, остальные деревенские.

— Есть ли кто грамотный?

— А когда и где мужику грамоту постигать? Тем же, кто кое-как букает, читать не дозволено. Тайком, чтоб офицер не увидел… А за книжки, которые солдатам посылаете, спасибо превеликое. Даже удивительно, граф Толстой, а нужду народную понимает и верно, описывает. Видать, сердцем добрый.

— Льву Толстому его сострадание к горю человеческому в вину ставят, — заметил Шалаевский.

— Чего же тут предосудительного? В России куда ни глянь, темень дремучая и нищета беспросветная, — сказал Анютин. — Граф-то не слепой.

— Мы дадим вам еще одну интересную книгу, написал ее Берви-Флеровский. Прочитаете ее товарищам, которые из деревни, пускай они узнают о положении рабочего сословия в России, и тогда солдаты из крестьян увидят в фабрично-заводских пролетариях таких же угнетенных, как и они, — сказал Точисский.

Шалаевский подошел к шкафу, достал книгу.

— Возьмите. Она хоть и цензурой дозволена, однако для самодержавного строя нежелательна.

— Оно точно, в России правды не любят. У нас в полку не то что за правду, за одно супротивное слово офицер — в зубы, а то и в карцере уморит. — Анютин поднял голову к часам на стене, спохватился. — Засиделся. — И повернулся к Шалаевскому: — Матушке поклонитесь. Она у вас сердечная. Как в вашем доме побываю, тепло в душе долго держится.

Проводили Анютина, Шалаевский вопросительно посмотрел на Точисского. Павел поправил очки, улыбнулся:

— Таких бы, как унтер, побольше, и среди солдат мы бы социал-демократов имели…

К исходу дня Павел пришел на Невский завод. Снег вытоптан множеством ног, грязный от копоти и окалины. Из распахнутых настежь ворот валом валили рабочие.

Кружок на Невском молодой. Пропагандист Тимофеев заболел, и Точисский заменил его.

Остановился в стороне. Как условились с Иваном, достал из кармана пальто газету, свернул в трубку. Рассчитывал на ожидание, но к нему сразу приблизился невысокий мастеровой с изрытым оспой лицом, в промасленной куртке:

— Товарищ Сентябрь? Я Софрон. Наши собрались.

Павел с трудом поспевал за мастеровым. Софрон будто катился в своих подшитых валенках-опорках. Он вел Точисского переулком, дворами. У дальнего, запрятавшегося между сарайчиками домика остановился, оббил снег с ног, пропустил Павла вперед.

За столом сумерничали несколько человек, в самоваре блестели угли. На стук двери оглянулись, поздоровались. Софрон сказал:

— Лампу зажгите, чего в темени?

Завесили окна, зажгли свет. Рабочий, сидевший у самовара, нацедил чаю, подвинул чашку к торцу стола:

— Согревайтесь.

— Охотно, — сказал Павел, снимая пальто и шапку. — Мороз к вечеру действительно прижал.

— Нежарко.

На Точисского смотрели выжидающе, свой, рабочий, руки мозолистые, а о чем рассказывать станет?

Павел будто прочитал их мысли, легкая усмешка тронула губы.

— Я, пожалуй, начну с закона о штрафах, — сказал он.

— Чего о нем толковать? — удивился рабочий, подавший Точисскому чай. — Раньше штрафные денежки в карман заводчику шли, а теперь, сказывают, на наши нужды расходуют.

— На какие это твои нужды? — возмутился Софрон. — Может, тебе домишко построили либо прибавку денежную дают?

— Плетешь такое, — обиделся рабочий. — В цехах, вона, окна застеклили, хоть ветер не гуляет.

— Ай да Трифон, божий дар с яишней спутал. На наши штрафные деньги завод ремонтируется, сетку перед маховиком установили. Ему бы, хозяину нашему толстобрюхому, на такое дело свой карман потрясти, ан нет, в наш залез.

— Верно заметили, — поддержал Точисский Софрона. — Однако сегодня я хочу, чтобы вы еще с другой стороны на закон о штрафах взглянули. Разве правительство о фабрично-заводских пеклось, когда закон принимало? Раздобрилось, думаете? Нет, испугался царь силы рабочего класса. Вспомните, какие стачки прокатились не только в Петербурге, а и по всей России. Одна морозовская чего стоила. Они напугали самодержавие. Принятие закона о штрафах — это результат успеха организованного пролетариата…

— Не одним заводом на хозяев нажимать, всем пролетариям сообща, — заметил бородатый мастеровой. Оп смотрел на Павла в ожидании какого-нибудь знака одобрения. — На такое дело всем фабрично-заводским стакнуться.

— Боевые качества пролетариата в организованности, — обрадованно подхватил Точисский, — и сознательности.

— Не возражаю, господин хороший, — вступил в разговор седой старичок. — Одного не пойму, Христос самолично определил, кому богатому быть, кому бедному. А ты переиначить взываешь. Говоришь, социал-демократы ентого добиваются.

Павел, пальцем прижав дужку очков, посмотрел на старичка.