Обретя крылья. Повесть о Павле Точисском

— Вы правы, отец, церковь действительно призывает к смирению и покорности. Во все времена религия служила господствующему классу, защищала его порядки.

— Фабрикантов, значит, и заводчиков, — добавил Софрон. — Нет уж, уволь, мне нужда во как надоела. — Софрон резанул ребром ладони по горлу. — Сердце кровью заливается, когда вижу, как детишки голодают. И все разом заговорили:

— Настрадались вдосталь, лиха хлебнули, а заводчики жируют.

— Организованность — дело хорошее, да как добиться, чтоб мы не врозь тянули, как по той басне лебедь, рак и щука. Рабочий брат не всегда мозгой шевелит.

— Для того и кружки самообразования. Они — первая организованность пролетариата, — ответил Павел. — Такие кружки имеются не только у вас, но и на других заводах и фабриках. А настанет день — вы наладите связь друг с другом, будет между вами смычка, настоящая пролетарская солидарность, и тогда не устоит царь. О стачке на механическом помните? Почему добились уступок? Потому, как нас готовы были поддержать рабочие других заводов. Вы ведь тоже готовы были выступить?

— А как же, было такое дело!

— Известно, один прутик легко сломать, а метлу попробуй, — сказал Софрон.

— Однако организованны-с. Несомненно организованны-с!

Терещенко почесал карандашом затылок, глянул на развернутую карту Петербурга: проспекты и улицы, каналы и мосты, заводы и фабрики.

Карта лежала перед жандармским ротмистром на большом письменном столе. Ротмистр обводил острием карандаша рабочие районы, проставлял даты, когда было замечено появление в них пропагандистов из социал-демократов, потом пунктирными линиями сводил все отмеченное в один узел.

— Любопытно-с, весьма любопытно-с!

Выйти на организацию социал-демократов — так поставлена задача перед агентами, филерами и осведомителями. Теперь дело времени и сыскного опыта.

Терещенко потянулся с хрустом, снова сказал сам себе:

— Ну-с, еще неделя-другая — и пора забрасывать невод. — Он улыбнулся самодовольно: — Итак, господа социал-демократы, радетели народные, камеры для вас подготовлены…

Ротмистр поднялся. Цивильный костюм висел на пем несколько мешковато. Надевал его Терещенко, когда собирался посетить явочную квартиру, снятую им на Обводном канале. Сегодня жандармский ротмистр ждал там своих филеров — Федота и Сюньку.

Точисский понимал: деятельность, развернутая «Товариществом санкт-петербургских мастеровых», не может остаться незамеченной полицией, поиски начнутся непременно. В действие вступит весь ее разветвленный аппарат. А у царской охранки недремлющее око и многочисленный штат сыщиков. На заводах и фабриках Петербурга Точисский и его товарищи не раз обращали внимание на подозрительных. Платные осведомители из фабрично-заводских бродили по цехам, приглядывались, прислушивались к разговорам, старались присоединиться, подзуживали, подначивали.

Выявить осведомителя удавалось без особого труда: не опасаясь мастера, он оставлял верстак или станок, увязываясь за тем, кого считал подозрительным, старался не упустить, передать дежурившему у ворот агенту. Однако рабочие любым способом задерживали осведомителя, давая возможность пропагандисту или распространителю книг скрыться.

В один из дней, когда Мария и Людвиг в обеденный перерыв проникли в мастерские Нового адмиралтейства, осведомителю Сюньке удалось проследить за «дочкой» и ее товарищем до проходной, но здесь на месте не оказалось филера Федота. Осведомитель порыскал вокруг, но агент как в воду канул, а тем часом «дочка» и ее товарищ вскочили на проезжавшего извозчика…

Возвращаясь из Варшавы, ксендз Станислав проездом остановился в Санкт-Петербурге в Демутовой гостинице, что на набережной Мойки. Старые петербуржцы звали ее чаще трактиром Демута. В номерах гостиницы останавливался Пушкин, здесь написал он «Полтаву», сюда из Москвы привез молодую жену…

Павел и Мария пришли проведать дядю. Ксендз Станислав увидел их, прослезился. Он смотрел на племянников печально, и белая от седины голова старчески тряслась.

— Ты хорошо съездил, дядя? — спросила Мария. Ксендз Станислав вздохнул:

— Как милости прошу у всевышнего, чтоб покой вековечный нашел я в родной земле.

— Почему у тебя такие мрачные мысли, дядя? — спросил Павел.

— Сын мой, ты верно забыл мои лета? — Ксендз устало прикрыл глаза. — И еще, вспомни: ведь ты принес нам, твоим близким, немало огорчений.

— Но ты ведь не осуждаешь меня, дядя Станислав? Я вижу — нет! — мягко спросил Точисский.

Ксендз не ответил, а заговорил о другом:

— Я обрадую ваших родителей, они ждут не дождутся вас в гости.

Мария прижалась к нему:

— Да, дядя Станислав, весной мы приедем обязательно.

Точисские шли по вечернему Невскому, особенно оживленному в эту пору суток, даже несмотря на колючий январский ветер. Горели огни, светились витрины богатых магазинов, доносилась музыка из ресторанов, когда швейцары распахивали двери. По очищенным от снега тротуарам тек говорливый людской поток. По мостовой тащились конки, скользили быстрые санки, мчались извозчики.

Павел молчал, подавленный встречей с дядей.

— Несчастный дядя, — сказала Мария, — он тревожится о нас.