Обретя крылья. Повесть о Павле Точисском

Агент Федот утверждал — Точисский злоумышленник, но слова есть слова. Федота и Сюньку ротмистр распекал на все жандармское управление, проморгали, не выследили. Лишил наградных, но что из того, когда упустили возможность затянуть петлю на всей организации социал-демократов. Уж верно Точисский с Лазаревым ехали не к теще на блины, не иначе намечалась сходка. Окажись агенты проворнее, преступная социал-демократическая группа оказалась бы в руках Терещенко, а это означало повышение по службе и чины.

Следователь больше не вызывал. Томила бездеятельность, руки тосковали по труду, постоянному, ежедневному, а куда подевать их здесь, в камере? Оставив от еды клейкий хлебный мякиш, Павел лепил фигурки, ломал и снова принимался за свое. К удивлению, оп обнаружил у себя способность. Пожалуй, передалось от матери, Урании Августовны. Та, доставляя им радость, делала из глины всевозможные игрушки.

В тюрьме Точисский вспоминал родителей. Ему не хотелось, чтобы они знали об его аресте.

Мария больше не приходила. Видно, ее лишили свиданий. Почему? Павел хотел выяснить, но надзиратель пробурчал что-то насчет начальника тюрьмы.

Вскоре появился начальник тюрьмы. Добродушный с виду толстяк, на коротких, словно обрубки, ногах. Пришел не один, с ним в камеру вошли прокурор и жандармский ротмистр.

Толстяк провел пальцем по столу, глянул на заправку постели. Прокурор сопел недовольно, а ротмистр смотрел, казалось, безразлично.

— Так, какие жалобы? — спросил начальник тюрьмы и поднял брови.

— Мне не дают свиданий, запрещают читать и писать. Я лишен книг, не переписываюсь с родными.

— Вы слышите, господин прокурор? — в голосе начальника тюрьмы неподдельное удивление. — У заключенного о тюрьме превратное представление. Тюрьма, милостивый государь, не курортный пансион.

Прокурор Сибирцев — лицо землистое, болезненное — поморщился: печень давала себя знать почти постоянно.

— Почему вы уверяете, что вам отказано в свиданиях? — спросил прокурор и приложил руку к боку.

— Меня всего один раз посетила сестра,

— Больше она не просила разрешения.

— Позвольте этому не поверить.

— Воля ваша. Вы дерзите, молодой человек, не забывайтесь.

— А переписка, книги?

— Требования необоснованные. До окончания следствия политическим не дозволено. И вы должны помнить: замахнувшись на августейшую особу, на строй государственный, ждите ответного удара. И вы, господин Точисский, смею вас уверить, его получите.

— Говорите, до окончания следствия запрещены переписка и книги, но со мной следователь беседовал всего один раз. И потом о каком дознании вы ведете речь, в чем меня обвиняют?

— Дело ваше передано в жандармское управление господину ротмистру, — прокурор кивнул на Терещенко. — Когда он посчитает необходимым, вас вызовут.

Прокурор вышел первым. За ним, сердито набычившись, что выглядело комичным при его внешности, начальник тюрьмы. Терещенко чуть замешкался, но, так и не сказав ни слова, покинул камеру.

— Ваше мнение, господа? — спросил прокурор, когда все собрались в кабинете начальника тюрьмы.

— От надзирателей жалоб не поступало. — Стриженный под ежик тюремный начальник наморщил низенький лобик. — Заключенный ведет себя в основном пристойно. Разве только вот требования…

— Обратите внимание, господа, — снова сказал прокурор и одернул мундир, — у политических в тюремных условиях появляется книжный и сочинительский зуд. В разговор вмешался Терещенко.

— Мы живем, господа, при зарождении российской социал-демократии.

— Социал-демократы столкнулись с народниками за влияние на рабочий класс. Их лидеры пишут по этому поводу целые трактаты, и весьма умные.

— В начале своей службы, когда я был следователем, — прокурор уселся на диван, мне поручили дело студентов, которые у Казанского собора учинили беспорядки. Среди них находился Георгий Плеханов, он речь крамольную произнес. Скрылся, не взяли его в тот раз, а потом сбежал в Швейцарию.

— Теперь Плеханов — лидер российских социал-демократов, основатель целой группы. — Ротмистр щелкнул пальцами.

— Насколько слышал, она малочисленна, — заметил начальник тюрьмы и открыл шкаф.

— Мал золотник, да дорог, — вставил Терещенко. — Не о социал-демократах будь сказано. И этот Георгий Плеханов стоит всех политических, сидящих в тюрьмах.

Начальник тюрьмы достал графинчик с водкой, три стопки, поставил на стол. Прокурор поднял руки:

— Спасибо, господа, не пью, печень.

— А вы, ротмистр? — начальник тюрьмы приготовился наливать.

— Не откажусь.

Выпили. Терещенко вернулся к разговору.

— Касательно Точисского мое первое мнение: не прост и воли сильной. Полагаю, умен. Его друг Лазарев тоже крови попортит немало.

— Тем более что вы располагаете столь малыми данными, — согласился прокурор. — Ищите соучастников и свидетелей, иначе дело могут вернуть из судебной палаты на доследование.

И недовольно фыркнул. Начальник тюрьмы покосился на него. Прокурор продолжил:

— Я господин ротмистр, по вашей просьбе не даю свиданий сестрам ваших подследственных, но в конце концов буду вынужден уступить их настояниям, ибо они грозят обратиться к министру.