Обретя крылья. Повесть о Павле Точисском

— В таком случае, господин прокурор, позвольте подать в камеру заключенному Точисскому бумагу и книги, — ехидно заметил Терещенко.

— Как ни прискорбно, такое право за ним сохраняется. — Прокурор не обратил внимания на едкий тон ротмистра.

Начальник тюрьмы в разговор вмешиваться не пожелал, он предался воспоминаниям… Вчерашним вечером в Александрийском театре в антракте имел знакомство с премиленькой особой…

Терещенко бубнил, мешал начальнику тюрьмы думать.

— Еще не знаю, как обернется следствие, но, смею вас заверить, господа, ссылку Точисскому и Лазареву я обеспечу.

— В этом я ваш помощник. — Прокурор сцепил пальцы. — Вы сказали, господин ротмистр, что в России зарождается социал-демократия, так вот наша задача — рождение превратить в похороны.

— Браво! Иначе я считал бы свою службу безнравственной.

— А не использовать ли вам влияние отца на сына? Он имеет чин полковника и рекомендуется благожелательно… — предложил прокурор.

— Ежели не изыщу ничего другого, прибегну к вашему совету. Однако надежды не питаю. А относительно Лазарева-старшего, то, судя по донесениям, он от сына откажется.

— Остается вам только посочувствовать. — Прокурор встал, подошел к окну. — Экипаж подан, господин ротмистр.

— Не угодно ли на посошок? Начальник тюрьмы оторвался от воспоминаний, посмотрел на Терещенко. Тот расхохотался:

— Ох, искуситель! А как господин прокурор?

— Господа, с превеликой радостью, однако… — прокурор приложил ладонь к животу.

— Поезжайте летом в Железноводск, — посоветовал начальник тюрьмы. — Моя знакомая…

— Смотрите, — прервал его прокурор и лукаво погрозил пальцем. — Знаем мы ваших знакомых. Известно-с…

Теперь рассмеялись все трое.

ГЛАВА 8

Следствие продвигалось медленно, грозя зайти в тупик. Вопреки предположениям ротмистра, Лазарев-старший, не поверив в виновность сына, приехал в Петербург и подал жалобу министру внутренних дел.

Департамент полиции требовал завершения дела.

На допросах Павел замечал — ротмистр сдает, начинает нервничать и нередко переходит на крик и угрозы. Не помогла и очная ставка, устроенная Точисскому с бывшим жильцом из квартиры в Дунькином переулке. У агента, кроме предположений, ничего не имелось.

На вопрос, куда ехали в поезде с Финляндского вокзала, Павел и Дмитрий, не сговариваясь, отвечали одно: намеревались совершить прогулку по зимнему лесу. Однако, доехав до станции Парголово, передумали, решили, что выбрали неудачный день, погода испортилась.

Вменить в вину Точисскому некрасовскую прокламацию ротмистру не удалось.

Осведомителя, показавшего на Лазарева, так и не отыскали. Администрация завода сообщила жандармскому управлению: недавно слесарь взял расчет.

При встрече с прокурором ротмистр Терещенко сетовал на скудость материала. А прокурор и сам видел — в жандармском управлении начали торопиться, дело ведут примитивно, грубо.

Дальнейшее ущемление прав Точисского и Лазарева прокурор считал недопустимым и разрешил свидания с родственниками, а также чтение книг, дозволенных цензурой.

Ротмистр Терещенко все поджидал подозрительных визитеров, но, кроме сестер, разрешения повидаться с заключенными никто не добивался.

Все передачи в камеры подвергались строжайшему обследованию, однако ничего предосудительного обнаружить не удавалось.

Допросы подходили к концу, и как ни ловчил жандармский ротмистр, нового в дело ничего не прибавил. А всю вторую половину марта, когда Точисский и Лазарев пребывали в тюрьме, осведомители продолжали доносить — пропаганда социал-демократических идей среди рабочих не прекращалась.

К концу марта Точисский уже знал — попытка собрать материал для процесса над группой социал-демократов провалилась. Ему и Лазареву грозит административная ссылка.

Однажды зашел в камеру начальник тюрьмы, придвинул к столику табурет, сел,

— Скоро тюрьму покинете, господин Точисский. Желаю вам впредь у нас не появляться.

— Пожелание приятное. — Павел стоял спиной к стене.

— Все будет зависеть от вашего благоразумия. Человек сам готовит судьбу.

— Я на свою судьбу не сетую.

— «Не сетую…» А какую жизнь ведете, не позавидуешь. Вы, молодой человек, вероятно, живя в Петербурге, даже и в театре-то ни разу не были? Искусство, все прекрасное на что променяли?

— Искусство люблю… — Точисский посмотрел на начальника тюрьмы насмешливо. — Однако вы правы, театры посещать действительно не удавалось. На хлеб зарабатываю собственными руками и временем не располагаю. Да и кто из фабрично-заводских в театры ходит?

Кустистые брови начальника тюрьмы шевельнулись.

— Что может быть общего между вами и плебеями? У вас состоятельные родители, они могли дать вам образование. Позабыли заповедь: «Чти отца своего и матерь свою и да долголетен будешь на земле».

Павел молчал, но тюремное начальство настырное.

— Социал-демократия… — Начальник тюрьмы поднял глаза к зарешеченному окну. — На улице весна снег ест, днем ручьи потекли, а вас сошлют, милейший, в северные Палестины, где медведи да олени, а то и собакам рады будете, и ни тебе теплого солнышка, ни травки, волком вой.

— Люди живут всюду.

— То люди, а то самоеды.

— Не стращайте.