Обручение с вольностью

Вступив в собор, государь занял место подле пра­вого клироса. Во все время службы он нередко творил знамения и ни на секунду не отвращал взор от алтаря. Это приметили многие, в том числе протоиерей Капусткин, располагавшийся неподалеку в группе высшего го­родского духовенства. До сего времени он относился к государю с некоторой настороженностью, причиною которой было высочайшее покровительство всяким сек­там и библейским обществам. Правда, устранение Ан­тона Карловича позволяло предположить в скором бу­дущем радостные перемены. И теперь Капусткин реши­тельно утверждался в основательности своих предполо­жений. Он потихонечку толкнул стоявшего рядом пет­ропавловского протодьякона и шепнул, указуя бородой на государя:

— Какой пример для тех классов православного на­рода, которые общему уставу церковного благочиния покоряться не желают!

При этом Капусткин вспомнил двух человек, относя­щихся к таким классам: бывшего губернатора Криднера и отставного штабс-капитана Мосцепанова. И поду­мал: «Слава богу, что один бывший, а другой отстав­ной...»

Между тем, Евлампий Максимович был уже не про­сто отставной, но, можно сказать, бывший отставной.

После службы государь поехал на отведенную ему квартиру в доме Булгакова. Народ, однако, не отставал. До полуночи, поднимаясь от ужина, государь пять раз выходил на балкон. По углам балкона горели фонари. На дождевой измороси их свет был хотя неверен, но плотен, и народ внизу обрисовывался смутно. Ни од­ного лица в отдельности не видно было, лишь общее беспорядочное шевеление, воздевание рук и взлетаю­щие картузы. Один вознесся совсем рядом и, падая, за­цепился за фонарь. Государь снял картуз, положил в него, взяв у адъютанта, горсть серебряных полтин и бросил все вниз. Толпа зашумела. Сразу несколько кар­тузов, фуражек, одна шляпа порхнули через перила и упали государю под нога. Прибежавший адъютант стал скидывать их обратно, а полтины государь бросал от­дельно. Но шапки все летели из темноты, как бабочки на свет. Одна погасила фонарь, другая задела государя по лицу. Он швырнул еще горсть монет, пытаясь уло­вить звон металла о булыжник, но звона не было, моне­ты падали в мягкое. А может, шум и крик все заглу­шали. «В сущности, народная любовь подобна жен­ской, — подумал государь. — Она так же назойлива и эгоистична...»

Он холодно, одними губами, улыбнулся в темноту и ушел с балкона. Шум, однако, не стихал, делался все требовательнее, и тогда у флигеля, где поместилась караульная рота, одинокий голос прокричал тонко и чисто:

— К ружью-у!

И Евлампий Максимович, без сна лежавший в своей камере, тут же соскочил на пол, будто лежанка под ним горбом прогнулась. В этом крике почудилась ему гро­зящая государю опасность.

А в дальней комнате булгаковского дома камерди­нер уже раскладывал на кровати походный матрас, всегда сопровождавший государя в его путешествиях. Этот матрас, очень одобряемый лейб-хирургом Тарасо­вым, был набит соломой и имел ложбинку посередине. Камердинер положил в головах сафьянную подушку, пахнущую свежим сеном, в ногах — сафьянный валик, а под правую руку другой валик, поменьше, потому что государь имел привычку спать на одном левом боку.

XL

Утром рыбаки принесли к берг-инспекторскому до­му живого осетра необычайных размеров. Государь ос­мотрел осетра, дав рыбакам по беленькой, и велел оставить его их семействам на прокормление. Затем,

после развода гарнизонного батальона, он отстоял пол­ную литургию все в том же полюбившемся ему Преоб­раженском соборе и уже до ночи не выходил из дому, принимая депутации духовенства, чиновников и купцов. При этом были розданы многие награды, а городничему даровано счастливое право носить общеармейские эпо­леты.

В этот же день огласился состав высочайшей свиты.

Прежде всего называли начальника главного штаба, генерал-адъютанта графа Дибича, в устах народа — Бибича. Это был невысокий человек, имевший смуглое толстое лицо с красным носом и отличавшийся сутуло­стью. Неизвестно, как по городу распространился рас­сказ об одном распоряжении, сделанном еще государем Павлом Петровичем. Распоряжение было таково: «По­ручика Дибича перечислить из гвардии в армию за не­выгодную его фигуру, наводящую уныние во фронте». Это заставляло с особым уважением взирать на суту­лую спину графа Дибича, который при подобной внеш­ности смог подняться до таких вершин.

Вторым после него по значительности лицом почи­тали вагенмейстера Соломку, видного собой полковни­ка с усами, на попечении которого было сохранение царских экипажей. Название полевого былия, обращен­ное в фамилию, очень привлекало к нему интерес, рав­но как и то, что у него, по слухам, хранилась шкатулка с подарками — орденами, фермуарами, перстнями и та­бакерками.