Обручение с вольностью

— Что ж, — невозмутимо отвечал тот,— это случа­ется с монархами чаще, чем с прочими людьми.

Желудочную микстуру государь пить отказался и едва согласился надеть под сапог повязку с травами. Хотя ноге стало лучше, Тарасов с сожалением вынужден был констатировать, что путешествие уже исчерпало свои возможности к поправлению здоровья государя и теперь, буде затянется, может воздействовать в обрат­ную сторону.

— Завтра едем,—сказал государь, будто уловив мысли своего лейб-хирурга.

После завтрака он осмотрел тюремный замок, где нашел весьма малое число арестантов, никак не сооб­разующееся с размерами губернии и ее народонаселе­нием.

— Или вы их порассовали куда? — спросил госу­дарь у сопровождавшего его губернского прокурора.

В последнюю неделю, едва стало известно, что Спе­ранского в высочайшей свите нет, Баранов сильно вос­прянул духом. И вообще расслабился как-то. Потому вопрос застал его врасплох.

Но губернатор уже спешил ему на помощь.

— Не скрою от вашего величества, — с завидной прямотой знающего свое дело человека отвечал он, — точно, порассовали! Но не иначе как по решению су­дебных мест, течение дел в которых не могло не быть ускорено известием о приезде вашего величества!

Такой ответ государю понравился. «Не юлит, — по­думал он. — Не дипломат, значит...» В последнее поня­тие вкладывался им обычно предосудительный оттенок. Хотя и называли его в Европе «византийской лисой», но сам он про себя знал, что неважный был дипломат — не Талейран, не Меттерних, не Поццо ди Борго. И охот­но признавался в этом недостатке, полагая причину его в сердечной искренности. У монарха иные имелись воз­можности послужить своему народу. Кто еще из его европейских братьев решился бы на такое путешествие? Дикие горы, ужасные дороги, отсутствие женского об­щества— и все для того, чтобы видели всякие области и классы его о них попечение... А что касается русских дипломатов, то самые способные из них находились, к сожалению, не при парижском дворе или венском, а при его собственном. Один Аракчеев, высокая душа, был не дипломат.

Из тюремного замка поехали в казармы кантони­стов. Оттуда государь, чувствуя сильную резь в желуд­ке и уже утомленный осмотром достопримечательных мест, каковыми в каждом городе были тюрьмы, казар­мы и богадельни, направился в богадельню приказа общественного призрения. Здесь его внимание остано­вил солдат Савельев, помешавшийся на том, будто ему не выдали жалованье за три года. Государь велел удов­летворить претензию этого несчастного.

— Сие ненадолго его успокоит, ваше величество, — рискнул заметить Баранов.

— Что нужды! — отвечал государь. — Пусть хоть не­сколько минут будет доволен.

Эти столь удачно нашедшиеся слова на недолгое время вернули ему хорошее расположение духа. И яви­лась мысль о том, что теперь необходимо выказать в чем-то и строгость. В противном случае не будет того фона, на котором отчетливее выступают благодеяния и вернее западают в память народную.

— Куда же теперь? — оборотился он к губернатору.

— Пожалуйте на гауптвахту, ваше величество, — сказал тот.

И все поехали на гауптвахту.

В этот день, сунув часовому в руку двугривенный, Татьяна Фаддеевна точно убедилась наконец, что Евлам­пий Максимович находится здесь, за забором. Вручить ему письмо часовой отказался, лишь поклон«обещался передать. Татьяна Фаддеевна прошлась вдоль забора, надеясь отыскать между досками какую-нибудь щелоч­ку. Но щелочки не отыскалось. Единообразно заострен­ные тесины стояли одна к другой плотно, как солдаты на плацу, и даже дырки от выпавших сучков были в них замазаны свежей зеленой краской. Какая-то баба пронесла мимо четвертую дружку ведер — видно, пости­рушку затевала, а Татьяна Фаддеевна все ходила вдоль забора, мечтая ненароком хоть голос услышать Евлам­пия Максимовича.

И надо же ему было во все это дело впутаться? Жи­ли бы теперь спокойно, деточку родили. Любили бы ее совместно. А что правда? Так, представление одно. Пар. Ее не возлюбишь, как деточку.

И еще сомнение приходило — может, впрямь он- что согрешил, когда его так караулят? А ей и невдомек.

Тут вдруг верховой прискакал, спешился у ворот, и сразу зашумели за забором, забегали. Офицер на ули­цу выскочил, часового за мундир подергал, опять убе­жал, и другой выскочил. Заорал:

— Как стоишь, сволота!

Вмазал часовому по скуле, ружье у него чуть в сто­рону подвинул и тоже убежал. После еще один солдат перед входом явился — тот, которому она утром двугри­венный дала. Потом зацокали вдалеке многие копыта, народ на площадь полез, и черная борода кучера Ильи вознеслась над площадью, а за ней белый плюмаж ко­лыхнулся.

Татьяна Фаддеевна даже застонала слегка: «Пере­дал, родненький... Передал!»