Обрученные Венецией

– Я виноват лишь в том, что когда-то увидел в вас хоть что-то святое! – гневно промолвил он и продолжил свой путь.

Он буквально затащил ее в гондолу и грозно скомандовал гондольеру:

– На Пьяцетту!

Поначалу Каролине не было страшно так, как было тогда, когда отец ее тащил к башенке. В какой-то момент ей стало абсолютно безразлично жесткое поведение сенатора. Но, немного опомнившись на середине пути, она осознала, что его добродушная обходительность сейчас может смениться на ледяную безжалостность, способную уничтожить ее одним только движением. Зачем они едут на Пьяцетту? Она со страхом посмотрела на Адриано, по скулам которого ходили напряженные желваки. Очевидно, он сдаст ее сейчас под стражу за попытку убийства? Ну и пусть! Даже если ее повесят – это всяко лучше, чем жизнь в заточении у проклятого венецианца…

Адриано сошел с гондолы, держа Каролину за локоть и волоча за собой. Оказавшись на Пьяцетте, он стремительно протащил синьорину через всю площадь, в самый дальний ее угол, минуя своим вниманием любопытствующие взгляды прохожих, проявлявших к нему почтение поклонами либо реверансами.

Когда они, наконец, остановились, перед глазами Каролины предстала жуткая картина: над эшафотом на виселице колыхалось тело женщины. Определить пол можно было лишь по истрепанному окровавленному платью, так как лицо было обезображено стервятниками, которые изуродовали тело до неопознанного состояния. Засохшая кровь на тошнотворных ранах, оголявших кости несчастной, приводили в ужас. Словно это был не человек, а какая-то тряпка, болтавшаяся в воздухе от сильного ветра. А кружащие в небе вороны и их беспрерывное карканье делали картину еще более жуткой.

– Ей было семнадцать лет! – сквозь зубы процедил Адриано, все еще озлобленный поведением синьорины. – Пыталась убить спящего господина, чтобы обокрасть.

Эти слова звучали с такой ненавистью, что бедная Каролина полностью ощутила себя рабыней.

– Вы все еще желаете закончить на виселице, синьорина? – спросил озлобленно Адриано, стиснув еще сильней ее руку и глядя в побледневшее лицо.

Каролина ощутила подходящую к горлу тошноту и, с невероятной силой оттолкнув от себя сенатора, бросилась назад в гондолу. Она наклонилась ближе к воде и, зачерпнув немного, умыла бледное лицо. Подошедший Адриано присел рядом с ней, с жалостью и сожалением смотрел, как она пытается сдержать в себе рвоту. На глазах девушки выступили слезы, но она только спрятала лицо от сенатора в колени, чтобы он не видел ее рыданий. Эти слезы вырывались из ее души не столько от увиденного, сколько от осознания безысходности своего положения. Отчаянные мысли приводили девушку в дикий ужас. Все, чего ей сейчас хотелось, так это выпрыгнуть из гондолы и намеренно погрузиться на дно канала, дабы навеки уснуть в его глубинах.

Адриано видел, как ее тело содрогалось в приступах истерики, однако, успокаивать ее даже не собирался. Он выгнал гондольера и занял его место, чувствуя, как гребля потихоньку успокаивает его. Его душил гнев, сердце разрывалось от боли за несправедливые и абсурдные слова, которые прозвучали в его адрес от этой импульсивной девчонки. Чем он мог заслужить такое удушающее презрение со стороны синьорины? Разумеется, правда остается для нее неведомой! Но раз уж так – следует поначалу удостовериться в своих обвинениях, прежде чем небрежно раскидываться ими, словно кинжалами по стоящей в нескольких шагах мишени.

Несмотря на кипевший внутри него гнев, Адриано продолжал безмолвствовать, не желая и словом намекать Каролине о том, насколько она ошибается в своих домыслах. Да ему вообще не хотелось видеть ее сейчас – такой гнев им овладевал! В какой-то момент он даже подумал о том, чтобы вернуть ее в Милан на съедение семье Брандини.

Ворвавшись в дом, не сказав никому ни слова, она бросилась к ступеням. Адриано быстрой походкой следовал за ней. В вестибюле он заметил столпившуюся у мебели прислугу, у которой внезапно появилась работа в очаге разгоряченного конфликта.

Тут же и выбежала Урсула, но гневный взгляд сенатора заставил ее остановиться и попятиться назад.

– Во-о-он! – заорал Адриано и, подхватив юбки, служанки бросились восвояси. – Все прочь!

Словно мыши от голодного кота, слуги тут же бросились врассыпную.

В доме воцарилась тишина, и лишь издали слышались тихие всхлипы Каролины. Поднявшись по ступеням, он остановился в дверях ее покоев. Она бессильно рыдала, уткнувшись заплаканным лицом в подушку. Адриано молчал, но теперь его сердце сжималось от сожаления. Наконец он смог усмирить в себе слепо одолевшую его ярость. Легкое просветление осенило сенатора, и он стал понимать, что в ней говорила боль… безудержная боль потери…

Она чувствовала себя неспособной сдержать лавину горящих болью слез. Ее мысли были там, в Генуе, где остались тела родителей. При мысли о родных Каролина опять зашлась диким плачем, чувствуя, что ее всхлипы уже охрипли.

– Вы отравили мне жизнь! – отчаянно воскликнула она, не глядя в его сторону.